Там от радости пес мой похож на юлу,

И спасибо ему за попытку… .

Потому что граница идёт у крыльца,

Где железная тьма не пропустит лица,

И сердца остановит и вынет.

Нет ни меры, ни веры у этой межи,

Там остывшее время меня сторожит

И стреляет в упор и навылет.

Но как только восход обнажает клинок,

И над миром звучит заклинание птичье,

Бесполезная темень меняет обличье

И сжимается жалобной тенью у ног.

Бомж Юрик

Бомж Юрик, пятидесяти с гаком лет,

Каждый день ковырялся в нашей помойке.

Он был одноглаз, но прилично одет,

Только жутко чумаз – такого отмой-ка!

Когда я приносила еду котам,

Смотреть не могла, как он тихо плачет.

Уходила молча, и слышала там

Быстрое чавканье – его и кошачье.

Однажды, уже вещички собрав,

Остатки еды отнесла бедолаге.

Мой сломанный, но не убитый нрав

Тащил меня прочь, к тишине и бумаге.

Сказала: "Прощайте", – так сухо, и тот

Рукой помахал, все закончив разом.

Потом тихо бросил: "И это пройдет!.."*

И глянул мне вслед протрезвевшим глазом.

___________

И это пройдет (Всё пройдёт)

По легенде, изложенной в Талмуде, однажды царю Соломону (по другой версии — царю Давиду), который впал в тоску, некий ювелир изготовил перстень, который, как сказал этот мастер, должен был вернуть царю его прежнее расположение духа. И вообще, посоветовал он, было бы хорошо, если б царь почаще — как в грустные, так и в радостные моменты своей жизни — посматривал на надпись, исполненную на перстне. Тогда этот правитель будет относиться к своим переживаниям, как подобает истинному философу — со спокойным пониманием временности всего происходящего. Надпись на перстне гласила: «И это пройдет».

Используется как совет относиться ко всему философски, как форма утешения в минуту уныния, грусти и пр. (шутл.).

Левая и правая

Конец недели, как отрезало

От времени и от пространства…

Соседка, необычно трезвая,

Уходит вдаль со школьным ранцем.

Не пропадать же – дочь шалавая

Давно простилась и отчалила.

Бутылки – левая и правая

Звенят привычно и отчаянно.

А друг ее, Степан Васильевич,

Весь истомился в ожидании.

Когда-то он ее снасильничал,

Однако дело это давнее.

Оно и было, может, лучшее

Во всей судьбе ее усталой…

Я вслед смотрю и время слушаю,

Которого осталось мало.

Бездонной ночью

Гореть и задыхаться мне в аду

За помыслы греховные ночные,

За то, что не могу дышать я ныне,

За сны, предвосхищавшие беду.

И мне, не евшей сныть и лебеду,

Не ждавшей запоздалых похоронок,

Спешить ли на свидание к Харону,

Куда зовет мой обнищавший дух…

Прости, мой сын, тебя я не найду,

Ты не случился, не явился миру,

За это мне воздастся полной мерой,

И это наяву, а не в бреду.

Бездонной ночью не ищу я сна,

Виновна, и никем не прощена.

Стая

Всё не то, не о том и не так,

И цена этим песням – пятак,

Если сложится день побазарней.

То ли вою, а то ли пою,

Глохну, стоя на самом краю

И себя ощущая бездарной!

Гонит ветер по кромке воды

Не стихи, а пустые листы,

И остыл мой порыв благодатный…

А поддатый строитель могил

Нерожденную песню зарыл

И поставил открытую дату.

Но кому-то, я знаю, слышны,

Голоса посреди тишины,

Там слова собираются в стаю.

Вот они улетели за край.

Говорю: не смотри, и закрой

Дверь свою, задыхаясь и тая…

Крылья

Переломаны крылья России,

Долгой ночью оборван полет,

И духовная анестезия

Головы нам поднять не дает.

Обезлюдели долы и веси,

Как же мало трудов и молитв!

И какая судьба перевесит,

Переможет и переболит…

Прощание с деревней

Истлел мой дом, и растворило время

Крыльцо, наличник и мои следы.

Недолго мне до бегства, до беды,

Последний шаг, и я уйду за теми,

Кто не оставил в этой почве семя,

Чей образ растворился, словно дым.

И в старой бочке, в зеркале воды

Моё лицо остынет в день осенний.

С кем встретятся теперь мои грачи,

Когда весной вернутся с края света,

Кому о новой жизни прокричат?

Пускай мой стих, как чёрствый хлеб, горчит,

Но будет мироздание согрето

Дыханием пробившихся грачат!

Верста

Я проживу, наверное, до ста,

И мокрая уляжется верста,

Которая от дома до погоста.

И будет гроб сколочен не по росту,

А как позволит столяру верстак,

Из обрезной доски – легко и просто.

И я уйду, как раньше молода,

Туда, где обожженная звезда

Мне путь покажет к тайному пределу,

Туда, где одинаково юны

Отец и дед, вернувшийся с войны,

И мама – девочка, в своей рубашке белой.

Мы будем пить из кринок молоко

Холодное, как будто из подпола,

А за окошком мяч для волейбола

Мальчишки зафутболят далеко…

И позовут меня девчонки в школу –

За три версты, и мы дойдем легко.

Наверное, таким и будет рай.

За что он мне? Смотри и обмирай

От страха, что исчезнет это чудо.

А то, что изломало, извело,

Сидит в аду, и в спину дышит зло,

И терпеливо ждет меня покуда.

P.S. Послесловие от автора. Отъезд Ольги

Собравшись быстро и незнамо как,

Она ушла совсем не при параде:

Кроссовки, джинсы, старенький рюкзак…

В нём только нет отброшенной тетради.

Я вслед смотрю: попутный грузовик –

Водила соблазнён ценою сходной,

Вот поезд дикий, как ни назови,

Вот Ольга спотыкается на сходнях…

Колесный пароходик по реке

Пробьётся сквозь туманы утром ранним.

Она сойдет на берег в городке,

Забытом даже северным сияньем.

Ее друзья, Наташа и Андрей,

Кудлатый пёс, беременная кошка –

Все будут рады, встретят у дверей,

И лишь сынок попятится сторожко.

Зато морошки плошка на столе,

Зато до треска топленая баня…

И два по сто, и все навеселе,

И боль её отступится и канет.

Не страшно ль ей на этом берегу,

Когда вокруг – чужие домочадцы?

Я только вслед рукой махнуть могу,

И ждать вестей, а вдруг они случатся!

Первое письмо Ольги

Привет, мой автор! Тошно одному?

Я сорвалась, губу порвав блесною.

И как мне дальше жить, пока не знаю,

В чужом, хотя и дружеском дому.

Я доплыла или дошла по дну,

Отвыкшая от вольного полёта,

И – как там говорится у поэта? -