Пора туманом в поле,

Да голубем в окне,

Да распрощаться с болью,

Таящейся во мне.

В зеленом полусвете

Легко свечу задуть,

Быть вольной, словно ветер,

Как будто зная путь,

Лететь, назад не глядя,

Забыть, который век…

И боженька погладит

Меня по голове.

Стерня

Когда отчаяние бросит

Ничком в колючую стерню,

Меня от бед отмоют росы,

И снова я беду стерплю.

Мне не досталось бабьей доли,

Но вдоволь выдано тоски.

Однако есть вот это поле,

Река, деревня и стихи.

Граница

То, что дано мне вышней волей,

Испытывает на излом.

Не выручают лес и поле

В борьбе со злом.

Становится сильней и строже

Моя извечная вина,

И никогда мне не поможет

Стакан вина.

Но боль затихнет и отстанет,

И растворится вдалеке,

Когда в предутреннем тумане

Сойду к реке.

Воды и воздуха граница

Размыта в этот тихий час,

И я слезам позволю литься

Легко из глаз.

В сарае

Когда я пряталась в сарае –

Поплакать или помечтать,

Там оживала тьма сырая,

И наступала благодать.

Сквозь брёвна ладилась дорога,

И ластилась бродяга-рысь,

И белого единорога

Я отпускала попастись.

Здесь не было стыда и боли,

Никто не звал и не искал…

Своей неодолимой волей

Я посылала в бой войска.

И вражья сила отступала,

Война повержена была.

Я молодого генерала

Встречала на краю села.

Он не боялся вражьей пули,

А тут терял признанья нить…

Но отворяла дверь бабуля,

Курей велела покормить.

Ночь наступала в теплом доме,

Гроза гремела, как война.

Я вспоминала в полудрёме

Усы, погоны, ордена…

Река

В моей реке воскресла рыба-

Обратной стороной беды.

Лещи такие, что могли бы

Вдвоем лишь вынуть из воды.

Поля покрыты васильками,

Засилье сорняков одних,

Мы в землю яды лили сами,

И воды вымерли от них.

Теперь пребудут благодатны

Разоры наши для реки…

И ставят сеть, с утра поддаты,

Чужой деревни мужики.

Тропа

В забытом доме лесника

Остались только пёс и кошка.

Сидят и смотрят на дорожку.

Их жизнь – трудна, судьба – легка.

Пёс очень стар, почти что слеп,

Он ходит мало и неловко,

И кошка делится полёвкой,

А то и птицей – тоже хлеб.

Порой приходит человек,

Чужой, неправильный, но добрый,

Приносит лакомства, и долго

Сидит, не поднимая век.

День откатился и пропал.

Не видно маленькую стаю.

И понемногу зарастает

Туда ведущая тропа.

Собачий мир

Подмосковные дикие стаи,

И боюсь их, и к ним я тянусь.

Как они на меня налетают,

Словно могут проверить: не трусь…

Побежишь – разорвут на кусочки,

Только я им навстречу иду,

Не боюсь я, ни капли, и точка –

Ни в прошедшем, ни в этом году.

И они вкруг меня затихают,

Хлеб суровый даю им из рук.

Я – своя, и покорная стая

Словно дети, резвится вокруг.

Лирический герой

Как странно быть лирическим героем

В краю, где грозы нынче землю роют

Неодолимым огненным кайлом,

Где вместо леса – чёрный бурелом,

И где земля могла рожать бы втрое,

Но только вспоминает о былом.

Как страшно быть поспешным персонажем,

Который брошен автором, и даже

Не помышляет вырваться за круг.

Мой автор, мой давно заклятый друг,

Вернись быстрей, не спи, и будь на страже…

Не то – смотри, я отобьюсь от рук!

Рама

На границе города и мира,

Там, где за дорогой – бурелом,

Мама безнадежно раму мыла

И молчала что-то о былом.

Мама у меня была упряма.

Дым и гарь садились на стекло.

Потому она и мыла раму,

Хоть её от этого трясло.

Видно, в мире не хватало света.

Чтобы солнца луч сюда проник,

Мама раму вымыла, и это

Тёмный час отсрочило на миг.

Этажи

Нет ни меры, ни веры у вечерней межи,

Только острые тени на лицах,

Нерешённым примером там дорога лежит,

И дрожит, остывая, столица.

А в её подворотнях распевают ножи,

И простая наука расправы

Бьётся в криках вороньих, и надежды на жизнь

Не даёт ни виновным, ни правым.

Так безумный ребёнок громоздит этажи…

Только всё установлено мудро:

И, пронзительно тонок, в жёлтом дыме кружит

Звук трубы, возвещающей утро.

Обломки

Мне скоро сорок. Я – старуха.

Ни мужа, ни детей, ни слуха

На главные мои слова.

И нет зерна – одна полова,

Но я тащу обломки слова

Так, что на части – голова.

Пора уехать. Краем света

Пусть вылечит меня планета

От этой горькой пустоты,

От нелюбви, душевной смуты,

Уйду безмолвной и разутой,

И следа не отыщешь ты!

Соловьи

А было ли распахнуто окно?

Но соловьи как взорванные пели,

И мы уже любили две недели

Друг друга, и сливались мы в одно.

Ты был не груб, но был ты центром сил,

Я таяла в твоих руках как свечка,

И был восторг мгновенным или вечным,

И соловей над нами голосил.

Не знала я, что плакальщиком он

Для нашей страсти ненароком станет:

Ты был чужой, ты был отлит из стали,

И ветер звал тебя со всех сторон.

Когда ушел, окаменела я,

Но из окна смотрела на дорогу,

И лунный бык меня царапал рогом,

И оборвалась песня соловья!

Запретная любовь

Я эту любовь сожгла бы в печи,

На тыщу частей топором разрубила…

Сбегу, растворюсь, ты меня не ищи,

Забудь, что случилось, не помни, что было!

Иди, отправляйся к постылой жене,

К высоким чинам, и квартире, и даче,

Забудь навсегда все дороги ко мне…

Прости… Я открыла… Ты видишь – я плачу!

Под снегом…

Под снегом рыхлым и печальным

Иду к тебе, скорей встречай.

Дома покрыла цветом чайным

Заката знобкая печаль.

Над покосившимся забором

Пощёчиной – вороний крик.

Навстречу нашим разговорам

Спешу сегодня напрямик.

Промокли старые сапожки,

Почти бегу к тебе скорей…

Ты чаем напои, а ножки

В своих ладонях обогрей!

На грани гибели…

На грани гибели – какая же любовь?

Какая радость на краю обрыва?

Каким же ты бываешь торопливым,

Когда врываешься, вопросом выгнув бровь!

Я знаю, эти страсти не по мне –