Услышав ненавистное ему теперь имя, Ванечка вдруг ощутил, что внутри него что-то такое… заклинило. Его понесло.

— Ваше превосходительство! — сдерживаясь, сказал он, — думается мне, сам господин Дмитриевский одобрил мою комедию.

— Сам Дмитриевский?! — изумленно переспросил генерал.

Напрасно мартышка Луиза заламывала за его спиной ручонки и делала всяческие предупредительные знаки. Ванечка видеть и слышать ничего не желал. Кстати, Дмитриевский был всего-навсего ведущим актером. И ссылаться на его авторитет, все одно, что требовать от министра выполнить приказание швейцара.

Ванечка явно пер на рожон. Генерал с веселым любопытством за ним наблюдал. Ванечка то краснел, то бледнел.

— В таком разе, подаю прошение об отставке! — заявил он.

Далее сложилась вовсе веселенькая ситуация. Почтенный генерал, влиятельная особа, нижайше просил своего собственного секретаря оказать ему милость, не подавать никакого такого прошения.

— В твои года еще служить, да служить.

Но медведь Ванечка категорически отказывал генералу. Медведи, как известно, на редкость упрямые существа. Что в башку втемяшится, колом не вышибешь.

— Думается мне, я за чинами не гонюсь!

— Неужто за Славой?! — наигранно изумился генерал. — Бедный мой, косолапый друг! Слава, она в городе Париже проживает. В большом доме. На последнем этаже. Тебя, косолапого, и на порог того дома не пустят. У Славы в приемной толпятся, ожидая своей очереди, Надворные и Статские советники. А ты — кто ты такой?

— Думается, я — Автор! — без тени сомнения заявил Ванечка. По бокам своим он явственно ощущал присутствие еще, как минимум, двух генералов, поддерживающих его. Тайных советников!

— У тебя завелась какая-то умственная болезнь. Могу рекомендовать своего Лекаря, — пытался вразумить его Соймонов. Он-то никаких таких генералов, кроме себя, в кабинете не наблюдал.

Ванечка стоял, как скала во время шторма.

За спиной Соймонова злорадно хихикала Шарлотта, заламывала ручонки Луиза, философски вздыхал Пафнутий.

Поразвлекавшись еще полчасика уговорами упрямого Ванечки, генерал вдруг резко переменил тон. Юмор его явно иссяк.

— Думается мне! — рявкнул он. — Катись к чертовой бабушке! Дубина косолапая!

Ванечка быстро, (как мог!), вышел из кабинета. И даже дверью хлопнул. Генерал Соймонов покачал головой и засмеялся.

Потом, вздохнув, подписал прошение Ванечки. С мотивировкой. «Уволить за болезнью».

Горько плакала мартышка Луиза. Злорадно хихикала карлица Шарлотта. «Блажен, кто смолоду был молод!» — мудро вздыхал апарчонок Пафнутий. Вся троица, несмотря на разность отношения, успела сильно привязаться к медвежонку Ванечке.

Выходя из особняка генерала Соймонова, Ванечка даже не оглянулся. А напрасно. На ступеньках лестницы в божественных одеждах стояли две особы. И махали ему вслед ручками. Прощались, одним словом. То были: суровая муза Мельпомена и смешливая муза Талия. Они искренне сожалели о случившемся.

Если б Ванечка оглянулся и, взглянув в глаза обеим особам, и секунду задумался, возможно вся последующая жизнь его пошла бы совсем по другому чертежу. Но Ванечка не оглянулся.

Погода в тот день в Петербурге стояла мерзкая. Ранняя осень, вдруг началась зима. Сильный ветер вырывал из рук парасоли, (так почему-то именовали зонтики). Мокрый снег залеплял окна экипажей, будто пощечинами, хлестал по лицам прохожих.

Отставной драматург Ваня Крылов, да литератор Саша Клушин, да еще парочка актеров, Петр Плавильщиков и Иван Дмитриевский затеяли издать журнал. Поскольку вся четверка была основательно «ушиблена» театром, назвали его, разумеется, «Зритель».

Делали все основательно. Типографию открыли на паях. Под вывеской «Крылов со товарищи». И даже Устав разработали. Мол, сие общество основывается на «законах истинного дружества».

Актеры дали пятьсот рублей. У Крылова полсотни. У Клушина всего четвертной. Для начала вполне достаточно. Тем более, оба, (Крылов и Клушин), поселились при типографии, взвалив на себя все издательские труды и заботы.

Наняли наборщика и даже книгопродавца в книжную лавку. Ту, что открыли при типографии. Дело спорилось.

Вскоре «Санкт-Петербургские ведомости» оповестили:

«В Санкт-Петербурге в типографии „Крылова со товарищи“, что у Летнего сада, выходит ежемесячное издание под названием „Зритель“, в нем помещаются как сатирические, критические, так и стихотворные сочинения, подражания и переводы».

Первый номер журнала вышел в феврале 1792 года.

По городу тут же пошли гулять шуточки. Мол, февраль месяц не совсем полноценный. Стало быть, издатели тоже…

Издателя Ванечку Крылова ничуть не смущало подобное обстоятельство. Он и сам родился в феврале, Дмитриевскому под шестьдесят. Плавильщикову и Клушину столько же, но обоим вместе. Крылов втрое младше Дмитриевского, но именно он был главным заводилой.

Свою повесть «Мои горячки» он направил, ни много, ни мало, (через Львова, через Державина!), императрице Екатерине Великой. Справедливо полагая, что только ОНА, будучи сама сочинительницей, сможет по достоинству оценить его произведение.

Государыня вела переписку с Вольтером и Дидро. И сама увлекалась писательством. Ванечка фантазировал…

… Вот явится полицейский пристав и, вместе с крыловской рукописью, положит на стол записку от Ее Величества. И в записке той будет приглашение во дворец. Уж они-то с Государыней оценят друг друга, как писатель писателя. Они обо всеем обстоятельно, подробно побеседуют. Ванечка выскажет Государыне свои взгляды на будущее российской словесности…

Но приглашения из дворца почему-то не поступало.

Далее случилось непонятное. Ванечка Крылов наплевал на все издательские дела и уехал в Брянск.

Журнал уже выходил исправно. Пользовался успехом у читателей. Первое время, во всяком случае. Доход от сего предприятия составлял уже почти по сто рублей на брата.

Отъезд Ванечки вовсе не был связан с переутомлением. Или еще чем-либо подобным. Ванечка опять влюбился.

Под Брянском, в поместье своего дяди, отставного коллежского советника Михаила Васильевича, проживало прелестное существо. Анна Алексеевна Константинова, племянница. Девушка чистая, возвышенная и беспредельно насмешливая. Познакомились они совершенно случайно.

В Петербурге. В театре. В буфете.

Анечка простодушно поинтересовалась. Не вредно ли для здоровья в таких количествах поглощать сладости? На что Ванечка невозмутимо отвечал. Думается ему, вкусно много не бывает. Чем привел девушку в неописуемый восторг. Подобного аппетита она не видывала.

В поместье молодые люди гуляли, любовались видами. И говорили, говорили, говорили… Но наконец-то настал день, когда надобно было переходить от слов к поступкам.

Молодые люди сидели на скамейке под сенью раскидистого дуба. Вечерело. Пел соловей. Вдали паслись стада и все такое.

Ванечка молчал. Долго и выразительно смотрел на девушку.

— Ну! — улыбаясь, подбодрила юношу Анна Алексеевна.

— Алексея Константиновна! — решительно начал Ваня.

Девушка засмеялась. Громко и искренне, Ваня смутился.

— Я хотел сказать… Константина Алексеевна! Тьфу, черт!

— Зовите меня просто Анечка, — смеясь, разрешила она.

Самое любопытное, в ее смехе Ванечка не почувствовал и тени чего-то обидного для себя. Миловидная девушка просто смеялась. От молодости, от радости, от избытка чувств.

— Думается мне… — сказала Анечка, слегка передразнивая его манеру, — …вы… хотите просить руки моей?