— Это уже не он.

Все насторожились — хотя, казалось, куда уж больше.

— Яснее! — от волнения грубо и отрывисто бросил почему-то находящийся в сознании Лис и тут же болезненно скривился, обломки ребер шевельнулись от попытки говорить.

— Это все ваша память. Гипермнезия, мать ее! Простому человеку требовалось бы часа три смотреть на глифы для… перерождения, а ему хватило одного взгляда. Его уже нет.

Бойцы отозвались потоком страшного мата, яростного и незамысловатого. Очень не хотелось им верить, что братишка, с которым съели вагон соли, так глупо попал, превратился во что-то ужасное и абсолютно нечеловеческое. Кто-то спросил:

— И чего теперь ждать от него?

— Не знаю. На меня эта штука действует слабо, поэтому я успел кое-что понять — и мне это очень не понравилось. В общем, ИХ стоит назвать… Мучителями — это их вера, их способ существования, их суть, в конце концов. Не знаю, как такое могло возникнуть, но они — очень древняя… сущность. Тут только тень бледного следа от НИХ, в камне, в озере — но и его, как видите, хватило. То, что сейчас поселилось в Хайдукове, страдает от… незавершенности, скорее всего, оно будет искать способ полностью… слиться с сутью Мучителей.

— Каким образом? Неужели от них еще что-то осталось? Или… они сами еще живы?

— Они никогда в полной мере не были живы… Блин, не хватает слов, чтобы объяснить. Я могу подключить тебя к полю сознания, но тогда ты перестанешь быть человеком.

— Нафиг-нафиг! — шарахнулся боец. — Ты просто скажи, как он будет… сливаться.

— Очень просто — путем причинения максимально возможного количества боли максимально возможному количеству живых…

Мринн хотел продолжить, но тут носилки качнулись, державшие их бойцы от озвученного сбили шаг, и он невольно бросил взгляд на идущую рядом пару с трупом вражеского мага. Глаза того покрылись тусклой белесой пеленой — но из развороченных дыр от контрольных выстрелов на него глядели иные, желто-зеленые звериные глаза!

Лич думать не стал. Рука-копье неразличимым от скорости ударом пронзило грудь эльфа и с хрустом сокрушаемых ребер вырвала черный комок сердца. Мринн с хрипом повалился обратно на носилки, приложенное усилие сожгло все оставшиеся невеликие силы… Но было поздно.

С чудовищным ревом разорвав в клочья ненужную более пустую оболочку тела эльфа, изнутри прянула посмертная тварь — последнее оружие повергнутого мага, его привет из могилы. Тварь словно бы распаковалась в прыжке: выметнулись, разложились суставчатые ноги, числом гораздо более четырех, встала на место съехавшая на плечо башка со множеством рядов треугольных зубов в безразмерной резиновой пасти, и было решительно непонятно, как такая паскудина могла помещаться внутри, в общем-то, худощавого и невеликого эльфа.

Тварь заметалась среди опешивших бойцов, очень низко, наподобие земной техники смершевцев, и каждое движение когтистых лап раздавало страшные оплеухи, разбрасывало четырехсоткилограммовых бойцов как котят. Более того, на когтях заплясало бледное синее пламя, отчего они со скрежетом разрывали закаленные бронещитки — а у Мринна совсем не оставалось сил, чтобы вновь активировать негатор.

Небрежный взмах суставчатой насекомьей лапы отправил его на встречу со стеной тоннеля, он неловко сполз по гладкой древоплоти и завяз в перекрученных обломках носилок, слабо шевеля конечностями как крупный замороженный жук. Но когда от совсем ожившей твари полетели клочья синего огня, запросто проедающие противопульные щиты, лич, нет, сейчас — сержант Шварц, приказал себе встать. Сил по-прежнему не было, он жутко оскалился, через разорванную щеку дико сверкнули обломки белоснежных зубов — и он с натугой крикнул внутрь себя: 'Вста-ать!'

Что-то хрустнуло. Чувствуя себя так, словно во всем теле медленно крошатся в песок его кости, Мринн шагнул вперед. Тварь немедленно отреагировала на нового противника, оценила его и признала опасным. Все подвижные червеобразные отростки на ее теле вдруг направили свои концы к Мринну, и с них сорвалась волна того же прозрачного синего огня, только не отдельными клочьями, атакующими разом множество целей, а единым солитоном, вобравшим в себя всю мощь этого вида боевой магии. В нем бессильно гасли трассеры очередей, а вольфрамовые сердечники пуль распадались бенгальскими огнями, искрами плазменной сварки. Огонь прянул вперед, почему-то миновал свою неуловимую цель, прозрачно-искрящейся волной прокатился до самого конца туннеля и удалился во тьму большой каверны. Странное дело — он словно бы погряз во мраке, не осветив и пяди стен или потолка.

Мринн никак не успевал увернуться от волны, даже на сверхскорости, однако за миг до того как его поглотило бы бушуюшее сапфировое плямя, он сделал что-то, чему внятного названия не дал бы и сам. Он словно обернулся вращающейся дверью, если попытаться подобрать человеческую аналогию, и в эту дверь со всей дури ухнул разбежавшийся противник, а дверь, провернувшись, еще и как следует поддала ему под зад.

Еще один скользящий шаг. Лич неимоверно удлинившейся рукой в обрывках собственной кожи схватил тварь за горло, рывком подтянул себя к ней и… обернулся языком чернильной тьмы, клубом беспросветно-черного мрака. В тоннеле было и так темно, но эта тьма была чем-то иным. Казалось, она разом вмещает в себя даже и свет, потому что неким невообразимым способом освещала пространство — будто Мринн явился огоньком огромной свечи. Черной свечи.

Затем этот огонек коснулся твари, и она без следа канула в него, как песчинка в чернильницу писаря, растворилась, как сахар в крутом кипятке. Мир моргнул, а на изъеденный ноздреватый пол бессильно опустилась фигура лича с обгорелыми обрубками крыльев.

Несколько тягостных секунд недоуменно глядели разбросанные бойцы на него, не в силах осознать, что все уже кончено. Впрочем — нет. Только-только радость и облегчение начали разгораться в их взглядах, как позади послышался некий звук. Звук был таков, что в людях встрепенулось что-то додревнее, архетипическое — так, наверное, вздыбливалась шерсть на загривке мохнатого пращура, услышавшего ползущее под его деревом нечто. Невыразимо отвратительный, мерзкий, сосущий влажный всхлип, настолько далекий и чуждый всему живому, что показался абсолютной антитезой таким понятиям, как жизнь, радость и тепло.

Спустя миг из-за поворота туннеля, выводившего к темному озеру и зловещей стене с глифами, вылетела волна вставшей на дыбы воды. Воды ли? Скорее, жадной, жаждущей тьмы, жидкой концентрированной боли, дистилята абсолютного страдания. И никто из группы не успел и пошевелиться, как волна рывком поглотила их всех. Лис еще успел подумать: 'Разбудили…', после чего его сознание померкло задутой свечой.

Где-то вдали, в пещере на склоне высокой горы, раздался отчаянный крик, что-то золотисто-белое мелькнуло и пропало, а камень еще пару секунд колыхался упругими волнами отдачи.

59

В ЦБУ было не особенно тихо, вечный шелест вентиляторов, голоса людей, клики клавиш и еще десятки и сотни прочих шумов сливались в общий приглушенный гул, по тону которого легко можно было судить о текущей обстановке. Но работающим в зале боевого управления он был уже так привычен, что считался тишиной. И потому вскрик одного из операторов не остался незамеченным. Поскольку главный экран ничем серьезным занят не был, оператор счел возможным вывести на него увиденное.

С многометрового экрана высокой четкости словно бы прыгнула людям в лицо стремительно увеличиваемая спутником картинка. Продукт шестого передела, камера сверхвысокого разрешения позволяла читать книги на земле, и тем ярче представала перед людьми потрясающая воображение картина. Что им были сейчас все учащающиеся толчки, грозившие слиться вскоре в одно непрерывное землетрясение, когда где-то там происходило такое?

…протянулась на сотню с лишним километров свивающаяся в кольцо полоса света чистых спектральных цветов, горизонтальная радуга без дождя, застывшая aurora borealis немыслимой чистоты и интенсивности, настоящая музыка в свете. Эх, видел бы Скрябин это грандиозное действо! Вот она, мистерия материи и духа!