Чувствовал себя Балави ужасно. Сломанная нога все еще болела, да еще пришлось плестись чуть не целый день по изрытой колдобинами дороге из Мираншаха с пудовым грузом примотанной к груди взрывчатки, нашпигованной металлом. Он стоял теперь в очереди на паспортный контроль, в руке держа иорданский паспорт, виза в котором была на семь месяцев просрочена, а под рубашкой скрывая бомбу. Очередь еще чуть-чуть подвинулась.

Подняв взгляд, Балави увидел, как ему кто-то машет, стоя среди машин, ждущих пассажиров на Афганистан. Махавший был высоким, ладным и, судя по одежде, афганцем. Когда они сошлись поближе, встречающий учтиво поприветствовал Балави по-английски с пуштунским акцентом.

Он открыл дверцу белого седана, и Балави сел в машину. Водитель запустил мотор, и машина поползла к очереди автомобилей, направляющихся на север. Водитель махнул удостоверением, и их автомобиль пропустили без очереди и без досмотра. Несколько минут машина тужилась, одолевая довольно крутой подъем; наконец, проехав пограничный столбик, они оказались на афганской территории.

Водитель буркнул несколько слов по мобильнику, и начался долгий, длившийся почти час, спуск с горы в полупустынную долину, где проживает большая часть примерно полумиллионного населения провинции Хост. Чуть не нависая над опасными обрывами, дорога вилась вдоль круч серпантином; водители то резко закручивали баранку, то внезапно жали на тормоз, чтобы не влететь в промоину или бомбовую воронку.

Афганский офицер сидел впереди один, пассажир — сзади, прямо за ним. Аргаван был из тех немногих местных, кого ЦРУ считало ценными кадрами: он был трудолюбив и надежен, как восход солнца. Еще молодой, лет тридцати, с карими глазами и аккуратно подстриженной бородкой, он одним из первых окончил организованную в Афганистане школу спецназа для местных, потом продвинулся и стал начальником подразделения афганцев, которых ЦРУ наняло для помощи американцам в охране базы. Насколько велико было к нему доверие ведомства, видно из того, что встречать столь важного осведомителя его послали одного. Но тут опять-таки: какой-нибудь американец мог начать опрос прямо в машине, без лишних церемоний агента обыскав, нет ли оружия. Хорошо ли это будет? Да и не дано американцу пересекать границу Пакистана с такой же легкостью, как это выходит у местного уроженца, говорящего на пушту.

Как только горы вокруг расступились и местность выровнялась, автомобиль свернул с шоссе. На въезде в деревушку асфальт кончился, и Аргаван повел машину медленно, при этом явно что-то высматривая, потом остановился у глинобитного дувала бампер к бамперу с красным хэтчбеком «субару»: за рулем там кто-то сидел, двигатель работал. Оба водителя вышли из автомобилей и обменялись приветствиями; затем Аргаван вернулся и отворил ближнюю к Балави заднюю дверцу.

Вылезайте. Меняемся машинами, сказал он. Для конспирации.

Скоро они опять пустились в путь вдвоем, двигаясь теперь быстрее по ровной плоской дороге среди орошаемых полей. Было уже четверть пятого, то есть к назначенному времени встречи в Хосте Балави опаздывал на двадцать шесть часов.

Отставание от графика началось по вине «Талибана». По согласованию с ЦРУ Балави должен был прибыть в пакистанский город Мираншах во вторник 29 декабря, там нанять машину до контрольного пункта на границе, где его подхватит Аргаван. Но полевой командир талибов Хакимулла Мехсуд, похоже, решил из мученичества Балави выжать все до капли — во всяком случае, по части пропаганды, — поэтому отбытие иорданца без конца откладывали, чтобы дать возможность видеооператорам Талибана снять сперва один клип, потом другой… В итоге, когда Балави добрался до Мираншаха, марш-бросок к границе предпринимать было уже бессмысленно: не успеть, на ночь пограничный пункт закрывается.

Перед этим Балави вконец измотали нескончаемыми мероприятиями по увековечению его предсмертных мыслей. За последние дни декабря он написал как минимум две статьи и дал три (а может, и больше) длинных видеоинтервью плюс несколько коротких. На одном видео Балави сидит у какой-то стены во дворе между двумя автоматчиками в масках и рассуждает о праведности мученичества. Другое обставлено как обычное ток-шоу, где Балави отвечает на вопросы невидимого «ведущего». На третьем Балави сидит (пожалуй, немного нервничая) рядом с самим Хакимуллой Мехсудом, и оба сообщают о своей решимости отомстить за смерть вождя «Талибана» Байтуллы.

В этом последнем клипе они говорят на разных языках — Мехсуд на пушту, а Балави по-арабски и по-английски — и друг на друга почти даже не смотрят, сидят на какой-то подстилке по-турецки, со всех сторон обложенные автоматами и брикетами взрывчатки «Си-4». Вожак талибов, глядя прямо в камеру, превозносит Балави как мужчину, «горящего желанием совершить деяние, которое причислит его к мученикам джихада».

«Совесть не позволила ему шпионить и доносить неверным на своих братьев-мусульман», — пояснил Мехсуд. И продолжил в том смысле, что ЦРУ своими авианалетами сеет «боль и горе», но «Талибан» нашел в конце концов способ, позволяющий нашим фидаинам «проникать на американские базы и, жертвуя собой, наносить по ним такие сокрушительные удары, что там их запомнят на сто лет».

Балави, одетый в полевую военную форму, бледный и тщедушный, говорил, то и дело поглядывая на листочки с записями.

«Эту атаку мы задумали вместе, — сказал он. — Ею мы дадим понять американцам, что веру в Бога, нашу истинную веру и благочестие, которое мы стараемся насаждать, мы не променяем ни на какие богатства мира».

Благочестие, которое мы стараемся насаждать. Со своего места на заднем сидении Балави видел лицо Аргавана в зеркале заднего обзора, его устремленные на дорогу глаза: как и все афганские водители, он инстинктивно все время сканировал обочину — нет ли свежей земли, то есть не прикопана ли недавно мина. Служа в охране, Аргаван зарабатывает деньги, чтобы кормить семью, но при этом он — слуга американцев. Двумя днями раньше Балави провозгласил, что такие люди являются изменниками и не достойны жить на белом свете. «Даже их повара и шоферы… даже те, кто работает в саду или на автомойке!»

«Убив такого, ты совершишь еще более благое дело, чем если убьешь американца, — сказал Балави в ходе одного из своих видеообращений. — Эти наемники — их цепные псы».

Впереди давно уже маячил большой аэродром; наконец Аргаван привлек к нему внимание пассажира. Хост.

Почти два часа машина ехала по местам, не охваченным сотовой связью, но, когда стало ясно, что до городских предместий рукой подать, Балави жестом попросил у водителя мобильный телефон. Тот набрал номер, который Балави дал ему на обрывке бумаги, и через несколько секунд в трубке зазвучал голос, по которому сразу чувствовалось, что арабский язык человеку родной.

— Салям алейкум, — приветствовал его Али бен Зеид. — Мир тебе.

Балави попросил простить его за задержку и вновь высказал опасение, что афганские охранники будут его щупать и разглядывать, а не исключено, что они шпионы.

— Вы ведь там примете меня как друга, правда же? — спросил он.

Бен Зеид поспешил его в этом заверить.

Машина неслась во весь опор, вздымая колесами тучи тончайшей пыли. Потом замедлила ход: они приближались к главным воротам. Автомобиль юркнул между высокими стенами в сужающийся каньон, предназначенный для того, чтобы транспортные средства выстраивались перед контрольно-пропускным пунктом в колонну по одному. На последних метрах, из-за установленных на пути барьеров с колючей лентой по верху, машинам приходится несколько раз резко сворачивать, на малом ходу выполняя крутую змейку, — это чтобы они подольше оставались под прицелом крупнокалиберного пулемета, Балави скрючился на сидении, нижний край тяжелого жилета вдавился ему в живот, но, как и обещал бен Зеид, никакого досмотра не последовало. Аргаван свернул налево к воротам, и, лишь едва сбавив скорость при выполнении зигзагов у последнего заграждения из «бастионов Hesco», машина выкатилась на открытое пространство летного поля.