В июле на дорогах столицы стало так много паронасекомых, что мало кто мог не согласиться с ним. Лондон оказался буквально переполнен странными машинами — прыгающими, ползающими или бегающими, — и, как и опасался инспектор Траунс, результатом стал полный хаос. Посреди всей этой суматохи продолжалось дело Тичборна, которое, несмотря на войну и транспортный кризис, умудрялось неделя за неделей оставаться на первых полосах газет.

О Поющих Камнях Франсуа Гарнье, внедренных в череп Претендента, Бёртон решил какое-то время не говорить никому, даже Траунсу. Важнее было узнать, почемуони там, чем арестовать их обладателя и никогда не узнать, что их враг собирался с ними сделать. Поэтому королевский агент лишь издали наблюдал, как доктор Эдвард Кенили пытается через суд завладеть собственностью сэра Роджера.

В середине мая на Монтегю-плейс прибыло сообщение от Герберта Спенсера, который всё еще жил под лестницей в Тичборн-хаусе. Его принес маленький сине-желтый попугай, который приземлился на подоконник кабинета и требовательно постучал в стекло. Бёртон приподнял раму и воскликнул:

— Клянусь святым Иаковом! Неужели это Покс?

— Заткни хлебало! — провизжала в ответ Покс. — Сообщение от очаровательного и бесподобного Герберта Спенсера. Начало сообщения. Претендент, Кенили, Дженкин, Богль и имбецил Лашингтон каждую неделю устраивают спиритические сеансы в чертовой бильярдной, вызывая дух леди Мабеллы. Но мне не удалось подслушать, о чем они там толкуют. Конец проклятого сообщения.

— Хотел бы я знать, что они замышляют! — пробормотал Бёртон. — И почему Лашингтон перешел на их сторону?

— Вонючий толстомордый бездельник! — отрезала Покс.

— Сообщение для Герберта Спенсера, — сказал Бёртон. — Начало сообщения. Уезжай оттуда и забери с собой лебедей. Конец сообщения.

Покс свистнула и улетела.

К началу лета дело Тичборна стало настолько знаменито, что все судебные процедуры были максимально ускорены. Претендент, разумеется, выступал истцом, хотя очень мало кто считал его сэром Роджером Тичборном.

Суд начался в мае. Кенили начал с обзора юности сэра Роджера, которая, по его словам, была весьма несчастной. Джеймса Тичборна он обозвал алкоголиком и жестокосердным отцом, а мать, леди Анриетту-Фелисите, — исключительно властной женщиной, душившей в мальчике любые проявления самостоятельности. Потом Роджер попал в компанию игроков и отъявленных негодяев, общение с которыми портило его аристократическую натуру. Впоследствии она еще больше ослабла во время тяжелейших лишений, обрушившихся на него в течение долгого пути на баркасе после крушения «Ля Беллы».

— Нет никаких сомнений, — заявил Кенили, — что долгое пребывание под палящим солнцем повредило мозг молодого человека.

Сэр Ричард Тичборн, выживший несмотря ни на что, высадился в Мельбурне и бесцельно бродил по Новому Южному Уэльсу, пока не поселился в маленьком городке Уогга-Уогга. Он назвался Томасом Кастро — именем, позаимствованным у человека, с которым познакомился в Южной Америке и у которого работал простым мясником, — пока однажды не открыл газету и не увидел обращения леди Анриетты-Фелисите. Были зачитаны письменные показания, данные под присягой, и перед судом предстали свидетели со стороны Претендента: Энтони Райт Биддалф — дальний родственник сэра Роджера, который пробормотал что-то маловразумительное в его поддержку; лорд Риверс — распущенный аристократ, так и не признавшийся суду, почему он снабдил деньгами Претендента; и Гилдфорд Онслоу — член парламента от либералов, явно руководимый каким-то корыстным интересом. Большой шум вызвало появление полковника Лашингтона, который объявил себя твердым сторонником «сэра Роджера», хотя против него самого тоже был подан судебный иск.

Затем появились несколько карабинеров, служивших вместе с Тичборном, слуги из имения, портной, бывший конюх сэра Эдварда Даути и, как и ожидал Бёртон, доктор Дженкин. Последний, заняв место свидетеля, заявил, что в армии один из товарищей Роджера Тичборна нанес ему на левую руку татуировку. Претендента попросили снять пиджак и закатать рукав рубашки: его левое предплечье, в отличие от правого, оказалось белым и изящным; на его внутренней поверхности было вытатуировано сердце, покрытое якорем. В четырех дюймах над татуировкой [95]руку опоясывали грубые стежки. Плоть на другой стороне была темной, шероховатой и пузырилась жиром.

В середине июня Эдвард Кенили занял свое место, а Генри Хокинс начал перекрестный допрос свидетелей. Суинберн, сидевший на галерее вместе с Бёртоном, заметил, что сэр Роджер стал еще толще.

— «Сэр Роджер»? — спросил Бёртон. Суинберн, массировавший виски, вздрогнул и промямлил:

— Почему я так назвал его? Конечно, я хотел сказать «Претендент»!

— Пожалуйста, назовите суду ваше имя, — попросил секретарь.

— Сэр Роджер… Чарльз… Даути… Тичборн, — последовал медленный ответ. Хокинс проверил образование Претендента, знание истории рода Тичборнов, а также знакомство с фактами из жизни Роджера Тичборна. И хотя любому человеку, обладающему хотя бы минимальным интеллектом, было ясно, что ответы полностью неудовлетворительны, тем не менее мнения о Претенденте оказались диаметрально противоположными.

Один журналист написал: «Вот уже пятнадцать лет как я освещаю драмы, происходящие в зале суда, но еще никогда я не сталкивался со столь жалким представлением, которое устроил претендент на имя Тичборна. Уму непостижимо, как кто-то может сомневаться в том, что это наглый и уверенный в себе самозванец!»

Другой возразил: «Стыдно! Стыдно, что человек, только что вернувшийся домой, должен участвовать в этом жалком цирковом преставлении! Почему бесчестный заговор схватил в свои когти сэра Роджера Тичборна? Ведь никто из видевших его не поверит, что он не тот, за кого себя выдает».

Допросы свидетелей продолжались весь июль. В течение всех этих жарких и влажных недель Претендент раздулся еще больше, став настолько жирным, что пришлось перестроить место для свидетелей, иначе он уже не смог бы там поместиться. Его десны постоянно кровоточили — в итоге три задних зуба выпали. Его речь стало почти невозможно понять, поэтому рядом с ним установили специальный усиливающий экран. Хокинс, напротив, говорил ясно, громко и с убийственной доходчивостью.

— Этот тип, называющий себя пропавшим аристократом, — заявил адвокат присяжным, — не кто иной, как заговорщик, лжесвидетель, самозванец, подлец и негодяй!

Затем он представил своих свидетелей, и каждый из них отрывал еще по кусочку от истории Претендента. К третьей неделе июля присяжные решили, что услышали достаточно. Они остановили процесс и попросили судью разрешить им вынести вердикт. Он согласился. Претендент был признан виновным в лжесвидетельстве. Его немедленно арестовали и поместили в Ньюгейтскую тюрьму. Дело стало уголовным, и Скотланд-Ярд занялся исследованием его подоплеки.

Тем же занялся и сэр Ричард Фрэнсис Бёртон. Королевский агент долетел до Нового Орлеана на военно-транспортном винтокорабле «Пегас». Затем он пересел на пароход, доставивший его в Буэнос-Айрес: там он познакомился с англичанином Уильямом Максвеллом, искавшим пропавшего брата. Бёртон помог ему и в ходе последующего приключения, которое он уже решил озаглавить «Дело Капризного Каннибала», сумел выполнить задуманное. Теперь он сообщил результат лорду Пальмерстону:

— Я знаю, где находится Томас Кастро.

— Тот самый, чье имя заимствовал Претендент?

— Да.

— И где же?

Бёртон ответил. Брови у Пальмерстона не поползли вверх лишь потому, что он больше не мог шевелить ими.

— Вы должны поговорить с ним, — сказал он.

Королевский агент хмыкнул в знак согласия. Они поговорили еще минут сорок, потом премьер-министр посмотрел на стопку парламентских отчетов:

— А теперь я должен заняться политическими и экономическими вопросами, капитан. Вы свободны. — Бёртон встал. — Да, еще одно…

— Слушаю, сэр?