В горах населенные пункты еще как-то разделены спусками и подъемами, крутыми поворотами, а на равнинной местности не покидает ощущение, что едешь по одной бесконечной деревне. По обеим сторонам дороги тянутся дома, непрерывной чередой идут люди — женщины с притороченными к спинам огромными корзинами, мужчины, согнувшиеся под коромыслами, шумные стайки беззаботных детей. Сама дорога тоже редко бывает пустой. То промчится машина, то медленно проедет буйволиная повозка, то проскочит группа велосипедистов или запряженный лошадкой докар.

Плотность населения здесь одна из самых высоких в мире — 690 человек на квадратный километр. Демографы из Джокьякартского университета Гаджа-Мада подсчитали: если население Явы будет и впредь увеличиваться на два миллиона человек в год, то через два с половиной столетия жителям острова придется спать стоя... На каждого из них будет приходиться не более квадратного метра земли. Стремительный рост населения Явы при неизменности площади обрабатываемых земель ведет к обезземеливанию, обнищанию, безработице.

По данным Комитета земельной реформы, трое из четырех владельцев участков гнут спины на савахах в четверть гектара. Здесь этот размер объявлен «минимально экономически оправданным». Меньшее поле будет уже нерентабельным. Однако подтверждающие этот вывод расчеты были сделаны 15 лет назад. Они давно и безнадежно устарели. При нынешних ценах на товары, которые получает деревня из города, с таким савахом не протянешь и года.

Крестьяне вынуждены закладывать зерно еще до получения урожая. Иногда они вынуждены так поступать в течение двух-трех лет. Неизбежно наступает тот час отчаяния, когда он решается продать переставшую быть кормилицей землю, чтобы хоть как-то облегчить долговую кабалу. Бывает, что бедняга остается, жить в своей хижине и продолжает работать на том же поле, но уже батраком местного кулака или городского богатея. Но не редко он вынужден распроститься и с крышей, и с савахом.

Сейчас около половины яванских земледельцев не имеют собственной земли. Число работающих по найму за последние шесть лет выросло в сельской местности в пять раз. Идет активный процесс классового расслоения индонезийской деревни. Обезземеливание местная печать сравнивает с набирающим скорость локомотивом, у которого неисправны тормоза и который мчится к темному туннелю под названием «катастрофа».

Мысль о необходимости разгрузить Яву от избыточного населения занимала правительство республики с первых дней существования независимой Индонезии. Но к планомерной и долгосрочной программе переселения, или, как здесь говорят, трансмиграции, приступили только в 1969 году. Было создано специальное министерство, ряд других ведомств, перед которыми поставили задачу найти комплексный подход к решению проблемы. Основной приманкой для привязанных к родным местам жителей Явы сделали возможность получить сразу и землю, и работу.

Трансмигрантов стали зазывать в построенные государством на целинных землях других островов поселки со школами, амбулаториями, почтой. Каждой семье выделялось два гектара первично обработанной земли, льготная ссуда на приобретение семян, саженцев, удобрений, инвентаря. Поселки строили недалеко от крупных плантаций, лесоразработок или масштабных строительств, чтобы у новоселов под боком всегда был источник заработка. Переселять старались людей большими группами и из одних краев, чтобы вдали от родины они не чувствовали себя оторванными от привычного окружения.

Такой подход оправдал себя. Если за все 50-е годы Яву покинули 103 тысячи семей, то за последние пять лет ежегодно переселялось в среднем 50 тысяч семей. На географической карте Индонезии появилось 250 новых сельскохозяйственных районов. Среди них — крупные плантационные хозяйства на Южной Суматре, Центральном Сулавеси, Молукках.

На Суматре одно из хозяйств принялось за выращивание табака. Находится оно в районе Дели. Я помню, что после войны у нас продавались папиросы «Дели». И тогда, и позднее я считал, что название на желтой с золотым ободком пачке связано с Индией, ее столицей. И только попав в Индонезию, понял, что ошибался. Это был знаменитый суматранский табак, выращивание которого в послевоенные годы было заметно свернуто. Может быть, теперь, с возникновением новых плантаций, он вновь вернет себе всемирную славу.

В осуществлении программы трансмиграции не все получается так, как хотелось бы. Сказывается недостаток средств, специалистов, мощной техники для наступления на джунгли, опыта в организации таких крупномасштабных работ. Министерство не выдерживает графика переселения. Усилия правительства нейтрализует естественный прирост населения. Один из пессимистически настроенных индонезийских журналистов как-то заметил: чтобы перевезти на новые места только прибавляющихся каждый год жителей Явы, недостаточно будет всего пассажирского флота Азии. Однако это не значит, что политика трансмиграции — бесперспективное дело. Даже сейчас она в определенной мере облегчает демографическое бремя Явы, способствует экономическому подъему периферийных районов.

Одна из причин бедственного положения индонезийских крестьян в том, что они — объект эксплуатации прослойкой лиц, принадлежащих к осевшей в стране зажиточной китайской общине. Нигде лучше этого не почувствуешь, как в любой деревенской лавке, хозяином которой непременно окажется китаец.

Ровокеле на Западной Яве относится к разряду мелких поселков. Он в стороне от большой дороги, вся его активная жизнь сосредоточена на одной улице, по которой свободно, как по двору, разгуливают тощие петухи. Единственным местом в Ровокеле, где можно отдохнуть, размять ноги и выпить что-нибудь прохладительное, является магазин с не соответствующей его неопрятному виду вывеской «Мутиара», что значит «жемчужина».

Когда я зашел внутрь, то в глаза бросилось беспорядочное нагромождение товаров. Лавка была похожа на склад, куда свалили что попало и как попало. Рис и одежда, лекарства и керосин, книги и водопроводные трубы, консервы и мотоцикл. Все вещи покрыты пылью, тронуты ржавчиной, разбросаны, перемешаны.

Свободное пространство лавки заполнили люди, судя по одежде, крестьяне из окрестных деревень. Они ничего не покупали, но стояли в очереди к кассе, на которой деньги считали, видимо, еще до первой мировой войны. За музейным экспонатом сидел хозяин «Мутиары» — пожилой китаец в полосатых пижамных брюках и грязной майке. Каждого он сдержанно, с достоинством приветствовал, покровительственно расспрашивал о здоровье, семье, потом, не торопясь, выбирал один из валявшихся на столе гроссбухов и начинал мусолить страницы.

Шло обычное, устраиваемое раз в месяц выяснение размеров долгов. Одни посетители суетливо доставали из-за поясов свернутые трубочкой и перетянутые резиновым кольцом деньги, другие, опустив глаза, разводили руками, заискивающе улыбались. И те и другие уходили от китайца с советом, как уберечься от простуды или как воспитывать детей, но все теми же должниками. Протискиваясь к выходу, они вряд ли обращали внимание на укрывшийся в дальнем темном углу лавки небольшой алтарь с тусклыми, отливающими старым золотом иероглифами: «Доставка во все времена года».

Китайцы проникли и в такую традиционно занятую индонезийцами отрасль, как рыболовство. С этим я столкнулся в Пангандаране, на юге Западной Явы, куда приехал посмотреть на фестиваль в честь легендарной Лоро Кидул — королевы Южных морей. Накануне поездки нам рекомендовали попасть туда до захода солнца. Есть в Пангандаране, говорили мне, выдающаяся далеко в море покрытая кокосовыми пальмами коса, с одной стороны которой можно встречать день, а с другой — его провожать. Некоторые энтузиасты проводят на косе всю ночь, чтобы понаблюдать и за закатом, и за восходом солнца. Но, уже спускаясь с перевала Калипучанг, мы поняли, что безнадежно опаздываем к вечерней зоре. С востока стремительно накатывалась темнота. Когда мы подъехали к перегороженным шлагбаумом воротам Пангандарана и остановились, чтобы заплатить въездной налог, было уже совсем темно.