Не искушенные в юридических тонкостях моряки и сами, судя по всему, не заметили, что суд начался. Дело слушалось в закрытом заседании. Театр абсурда продолжался!

Следователи твердо вели линию на обвинение адмиралов в антигосударственной деятельности. Ничего хорошего не сулило участие Ульриха в процессе: он был человеком, к закрытым судебным заседаниям привычный еще с 30-х гг., со времени знаменитых московских процессов, когда, исполняя волю Кремля, приговорил к расстрелу сотни и тысячи политических противников Сталина, включая представителей т.н. ленинской гвардии — Каменева, Зиновьева, Бухарина, Серебрякова, Крестинского, а также крупных военачальников Тухачевского, Уборевича, Якира...

Жирненькими пальцами председатель Военной коллегии переворачивал странички дела, лениво позевывал. Кузнецов вспоминал: «Разве его могши вывести из равновесия такие фигуры, как мы! Он видывал здесь и людей покрупнее, и дела посерьезнее. .. Позднее, продумывая этот процесс до деталей, я пришел к выводу, что Ульрих — это слепое орудие в руках вышестоящих органов. Ничего вразумительного он нам не предъявил»[284].

Адмирал Кузнецов вспоминал: после этих «милых» бесед их четверка собралась в курительной комнате. Потом перекусили. Кто-то нерешительно предположил, что, может быть, этим все и завершится. Но в окружающей атмосфере уже что-то неприметно изменилось. Кто-то из подсудимых захотел позвонить по телефону — эту попытку пресекли. Кто-то захотел покинуть здание на 10—15 минут, чтобы пройтись по воздуху — не пустили.

Следствие и суд закончились в течение одного дня, но точно так же, как перед вынесением приговора судом чести, здесь возникла большая, тягостная пауза. Куда ездил Ульрих, зачем ездил — очевидно. Антракт, правда, затянулся. В Кремле не спешили.

Лишь около двух часов ночи, вспоминал Кузнецов, подсудимых по очереди стали вызывать в зал заседаний и в отсеке за высокими прочными перилами расставлять по новому порядку — Алафузов, Степанов, Галлер, Кузнецов с приставленными по бокам часовыми. Адмиралы, конечно, сохраняли внешнее спокойствие, но неизвестность предстоящего тяготила.

«Встать», — раздалась тихая, даже какая-то будничная команда, и на возвышении появилась фигура Ульриха. Началось чтение приговора. Алафузова и Степанова приговорили к 10 годам лишения свободы каждого. «Я прикинул: начали с младшего по должности, я — старший, — вспоминал Кузнецов. — Если начинают с 10 лет, то мне, пожалуй, грозит и "вышка"». Но вот Ульрих доходит до Галлера. Льву Михайловичу присудили 4 года лагерей. Кузнецов подумал: «Видимо, мне тоже четыре. На четверых — 28 лет...»[285]

Но над бывшим наркомом вождь все же смилостивился, вероятно, решив, что достаточно морального публичного избиения. Суд постановил уголовному преследованию Кузнецова не подвергать, а снять с должности и понизить в воинском звании на три ступени до контр-адмирала. «Вот что сделала записка карьериста Алферова и пакость Булганина», — напишет позже Кузнецов.

После команды коменданту «Решение суда исполнить» Николая Герасимовича оставили в зале суда, а троих адмиралов увели под конвоем. Кузнецов очень переживал за своих товарищей, но ничего не мог сделать, чтобы хоть как-то облегчить их судьбу.

А она была жестокой. Если адмиралы Степанов и Алафузов поплатились силами и здоровьем, то Галлер — еще и жизнью: он умер в заключении. Судя по некоторым сведениям, Лев Михайлович и не надеялся выйти из тюрьмы. Многих его боевых товарищей еще по императорскому флоту репрессировали в 30-е гг., и он как представитель старого офицерства хорошо знал, что такую категорию Сталин редко выпускал из тюрем и лагерей.

Как ни горько прозвучит, адмиралы Степанов и Алафузов еще легко отделались. В том же 1948 г. один из фигурантов упомянутого выше дела «КР» академик В.В. Парин был приговорен Особым совещанием при МГБ СССР к 25 годам заключения в исправительно-трудовом лагере.

В.А. Алафузов и Г.А. Степанов были реабилитированы в 1953 г., после освобождения встречались со своим бывшим главкомом. Им было что вспомнить...

А разжалованного до контр-адмирала Кузнецова вскоре направили на Дальний Восток — в заместители по военно-морским делам к командующему войсками Дальнего Востока маршалу Р.Я. Малиновскому. Здесь, на Тихоокеанском флоте, которым Николай Герасимович командовал еще до войны, встретили его тепло, морально поддержали. Не пройдет и двух с половиной лет, как Сталин сделает поворот на 180 градусов: Кузнецов вновь встанет во главе флота, теперь уже в должности военно-морского министра. Вот такой эпилог придумал кремлевский режиссер.

Но разве этот факт уже сам по себе не свидетельствует, что наказание, которому были подвергнуты четыре адмирала, носило откровенно надуманный характер? Сталин хорошо знал цену всем этим обвинениям в «антипатриотической деятельности», в приписанной Кузнецову и его товарищам связи с иностранными разведками. И потому в июле 1951 г. спокойно возвратил «врага народа» в свое окружение. В противном случае придется предположить, что вождю изменил инстинкт власти. А вот в этом его не мог заподозрить даже самый отъявленный политический противник.

Надо полагать, что просто к тому времени диктатор пришел к выводу: задача «приведения в чувство» высших военных решена, даже потенциальная угроза какого-либо афронта с их стороны устранена.

Суды чести, эти акты «советской инквизиции», просуществовали в СССР два года и вынесли около 50 приговоров. Они стали важным звеном в резком переходе страны к всеохватной секретности, к самоизоляции и нарочитому национальному самовозвеличиванию. Но это полбеды. Главное — сталинская «монополия на истину» сопровождалась массовым «душевредительством». Сколько человек, даже в качестве зрителей прошедших через гнусные комедии, которые неизменно оборачивались самой настоящей драмой, а то и трагедией, предпочли потом «не высовываться».

Но такого человека, как Николай Герасимович Кузнецов, сломить было не под силу даже сталинской системе. Тут была тщетна любая кремлевская драматургия. «От службы во флоте я отстранен, но отстранить меня от службы флоту — невозможно», — с полным сознанием свой правоты написал адмирал на закате жизни.

Очерк 6

ПОЛИТИЧЕСКИЙ РАССТРЕЛ МАРШАЛА ЖУКОВА

Коллизия, связанная с внезапным освобождением Маршала Советского Союза Г.К. Жукова от всех партийных и государственных постов, привлекала внимание историков буквально с самого момента принятия решения об этом на пленуме ЦК КПСС в октябре 1957 г. Однако тема сразу попала в разряд запретных, писать о ней не позволялось, яркая иллюстрация чему — отсутствие даже упоминания о «деле Жукова» в мемуарах самого маршала.

Табу было снято лишь во второй половине 80-х гг. Но публикации тех лет базировались на узком круге источников — в основном на разрозненных беседах самого Жукова с некоторыми историками, писателями и журналистами (Н.Г. Павленко, К.М. Симонов, Н.А. Светлишин) и воспоминаниях других участников октябрьского пленума. Режим секретности, к слову, по сей день не претерпевший сколько-нибудь серьезного ослабления, делал практически недоступными для исследователей документы руководящих партийных органов. Естественно, эти публикации грешили большими неточностями. Причина коренилась не только в недостатках человеческой памяти — инструмента, как известно, далеко не совершенного, но и в том, что даже самому Георгию Константиновичу, не говоря уже о других мемуаристах, было известно далеко не все о том, как против него готовился и осуществлялся заговор. Те же, кто, подобно бывшему первому секретарю ЦК КПСС Н.С. Хрущеву, был информирован в достаточной мере, не были склонны к откровенности, поскольку стремились задним числом оправдать свое участие в недостойной травле национального героя. И лишь совсем недавно стало возможным представить «дело Жукова» во всей его последовательности, сложности и полноте и очистить имя маршала от злых партийных наветов.