Ник, неотрывно смотревший на нее, не в силах отвести взгляд, решил копнуть еще глубже.

— Почему ты вышла замуж за Лазаруса?

— Я была беременна от него.

Лицо Катарин заметно напряглось, ее громадные глаза еще более расширились от непереносимой боли, которую она сейчас испытывала. Неожиданная догадка сверкнула в голове Ника, и он чуть слышно спросил:

— Ты забеременела от него еще тогда, когда жила со мной?

— Да. Прости меня, Никки.

— Почему ты была уверена, что это был его ребенок?

— У меня были на то основания. Если помнишь, то мы тогда не спали с тобой почти два месяца. А когда я выходила замуж за Майкла, у меня был меньший срок беременности.

— Ты могла бы тогда сделать аборт, — начал было Ник и тут же закрыл рот, проклиная себя за то, что он мог такое сказать, вспомнив о собственном сыне.

— Только не второй раз! — прошептала она.

— Нет, прости меня, — угрюмо сказал Ник, — я не думаю, что тебе следовало это делать.

— Мне очень жаль, Никки, что мне снова пришлось оскорбить тебя, но я твердо решила говорить вам обоим только правду сегодня. Я знаю, что в прошлом причинила вам много горя, но, поверьте мне, я сполна уже расплатилась за это и продолжаю ежедневно расплачиваться.

Франческа подняла голову и посмотрела Катарин прямо в лицо. «Сама не знаю почему, но я все же верю в то, что она страдала», — промелькнуло у нее в голове.

— Да, я убеждена, что тебе пришлось испить свою чашу страданий, Катарин, — сказала она. Потом Франческа взглянула на Ника, увидела его бледное, напряженное лицо, на котором ясно читались испытываемые им переживания. Она подошла к нему и обняла его за плечи.

— Катарин права, мой дорогой Никки, по крайней мере в одном. Гораздо лучше знать правду, как бы горька она ни была. Теперь, может быть, мы наконец сумеем разрешить все свои сомнения.

— Да, — пробормотал он.

Катарин переводила беспокойный взгляд с одного из них на другого. Она глубоко вздохнула, откинулась в кресле и расслабила затекшие от напряжения мышцы. После продолжительной паузы она сказала:

— От всей души прошу вас, Никки, Франческа, простить меня. Я умоляю вас об этом.

Франческа первой нарушила тишину, установившуюся после слов Катарин.

— Я уже давно простила тебя, Катарин. Просто я помню обо всем, вот и все.

— Пожалуйста, скажи это по-настоящему, — тихо попросила Катарин.

— Я прощаю тебя, — в тон ей отозвалась Франческа.

— Спасибо, Франки, это так много для меня значит. Намного больше, чем ты можешь себе представить.

Катарин ожидающе взглянула на Ника, и их глаза встретились.

— В отличие от Франчески я никогда прежде не прощал тебя, Катарин, но сейчас я тебя прощаю. Как может быть иначе? Ты сегодня проявила невероятное мужество, рассказав нам все.

— Спасибо, Никки, большое-пребольшое.

Катарин отошла к окну и немного постояла там, отвернувшись, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы. Наконец она взяла себя в руки и обернулась.

— Могу я надеяться на то, что мы опять сможем стать друзьями? — спросила она, но что-то в их лицах подсказало ей, что не стоит форсировать события. — Ладно, возможно, что еще слишком рано. Нельзя ожидать слишком многого немедленно, — пробормотала она.

50

Катарин вышла из отеля «Карлайл» через подъезд на Семьдесят шестой улице, кивнула швейцару и быстрым шагом двинулась в сторону Мэдисон-авеню, пересекла ее и пошла дальше к Пятой авеню. Она направлялась в картинную галерею Фрика, располагавшуюся в нескольких кварталах от отеля. За ленчем она приглашала Эстел Морган пойти с нею посмотреть ее любимую коллекцию живописи, но у той сегодня был последний срок сдачи материалов в редакцию, и Эстел пришлось возвращаться к себе в офис.

Был ясный день, прохладный, но бодрящий и солнечный. Безоблачное небо сияло незамутненной синевой, воздух был будто пропитан электричеством. «Энергия Манхэттена! — подумала Катарин. — Нет, наверное, во всем мире не найти города, равного этому. Какое счастье, что я вернулась сюда. Нью-Йорк вдохнул в меня новую жизнь». На ее взгляд, в Лондоне преобладало мужское начало, ассоциирующееся у нее с комфортом, запахом хорошей кожи, твида и горящих в камине дров, а Париж представлялся ей немного женственным, обманчивым, шелестящим шелками и атласом, благоухающим тонкими духами и сияющим свечами в канделябрах. Но Манхэттен соединял в себе оба эти начала, мужское и женское. Катарин взглянула вверх, потом оглянулась по сторонам. Глубокие каньоны со стенами из стекла и стали, по которым текут реки «кадиллаков» и желтых такси. Нью-Йорк ассоциировался у Катарин с блеском бриллиантов, кипением шампанского, пузырящегося в бокалах, с мягкостью соболей и норок. Этот город — уникален, он волнует, бросает вызов, у него свой особый пульс, свой неповторимый ритм. «Мой самый любимый из всех городов, где мне приходилось бывать», — добавила про себя Катарин.

Она шла, озираясь по сторонам, поражаясь тому, какими живым и волнующим кажется ей все вокруг, но потом ей пришло в голову, что весь мир переменился для нее в последние дни, она смотрит на все более ясными, лучше видящими глазами. Катарин подумала о Нике и Франческе. Интересно, дадут ли они снова знать о себе? Она очень на это надеялась. Но если — нет, то будет весьма печально, хотя возобновление их дружбы теперь от нее не зависело. Поэтому не стоит задумываться об этом и строить планы. С недавних пор Катарин приучила себя жить только сегодняшним днем, сосредоточиваться только на текущих делах и не заглядывать в будущее. Будущее для нее теперь — нечто невесомое, неосязаемое. Она улыбнулась сама себе и вошла в дом, где располагалась коллекция Фрика.

О ее будущем заботится Бью. В понедельник вечером он звонил ей, торопясь узнать, как идут ее дела в Нью-Йорке, расспрашивал о ее ближайших планах. Катарин рассказала ему о своей встрече за ленчем с Ником и Франческой, поведала о возможном примирении с ними, и Бью, кажется, остался этим доволен. Но, как она поняла, его особенно волнует предстоящая ей сегодня в пять часов встреча с Майклом Лазарусом, о которой Катарин вскользь упомянула в разговоре. Но ее саму эта встреча не беспокоила. Она чувствовала себя спокойной, целеустремленной, хорошо владеющей собой. И сейчас она вовсе не собирается задумываться о Майкле Лазарусе. Перед ее отъездом из Лондона доктор Мосс посоветовал ей не пытаться начинать решать проблемы до их возникновения и, как он выразился, «не впадать в отчаяние преждевременно». По мнению знаменитого психиатра, именно это служило причиной того подрывающего здоровье Катарин постоянного возбуждения, в котором она прожила большую часть своей жизни. Как замечательно относился к ней Эдвард Мосс все эти годы. Ему одному она обязана своим возвращением к жизни, своим здоровым теперь рассудком.

«Ладно, довольно, я пришла сюда смотреть картины, наслаждаться красотой, а не рассуждать о болезнях», — твердо приказала себе Катарин и прошла в зал, где были выставлены картины Фрагонара. В течение следующего получаса она неторопливо двигалась по кругу от одной картины к другой, восхищаясь ошеломительными портретами и пейзажами, непревзойденными в своей жизненности. «Неудивительно, что Фрагонара считают одним из величайших художников восемнадцатого века», — подумала Катарин, стоя, склонив голову набок перед одной из картин.

— Фрагонар предназначал в свое время это панно для салона мадам Дюбарри, ты знала об этом?

— Ник!

Пораженная тем, что вдруг слышит его голос, Катарин резко обернулась. Он стоял всего в нескольких шагах позади нее и улыбался. Катарин сразу заметила, что его глаза смотрят на нее ласково и дружелюбно. Горевшая в них прежде враждебность куда-то пропала, будто ее и не было. Катарин улыбнулась ему в ответ, а Ник, подойдя к ней, взял ее за руку, наклонился и самым непринужденным образом поцеловал ее в щеку.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Катарин.

— То же, что и ты — смотрю картины. Они превосходны, не находишь?