- Я ничего не имею против того, - отвечал Егор Егорыч, не задумавшись.

Потом, в тот же день об этом намерении узнала gnadige Frau и выразила, с своей стороны, покорнейшую просьбу взять ее с собой, по той причине, что она никогда еще не видала русских юродивых и между тем так много слышала чудесного об этих людях.

Егор Егорыч и Сусанна, конечно, изъявили полную готовность исполнить ее просьбу; даже благодарили ее, что она пожелала с ними ехать; таким образом один только доктор сделал возражение касательно этой предполагаемой поездки.

- Все это прекрасно, - сказал он, - но я боюсь, чтобы дорога не растормошила очень старушку!.. Чего доброго, ее медленный паралич, пожалуй, перейдет в скачущий.

Сусанна испугалась слов доктора.

Егор Егорыч подметил это.

- Но везли же мы ее из Москвы сюда, ничего не случилось, - заметил он.

- Если ты этого опасаешься, так и ты поезжай с нами, - решила gnadige Frau, - а то я полагаю, что если мы не поедем или не возьмем с собой Юлии Матвеевны, так это ее очень огорчит, что, по-моему, для нее гораздо вреднее всяких дорог!

- И это может быть!.. - не отвергнул доктор. - Ты очень умно придумала, чтобы мне ехать!.. Я поеду!

После такого рода совещаний путешественники наши на той же неделе отправились в уездный городок, отстоявший от Кузьмищева верстах в тридцати. Порядок их следования был таков:

В покойной карете ехали адмиральша, Сусанна и доктор, а также и Антип Ильич, который пожелал непременно ехать и которому, конечно, ни Егор Егорыч, ни Сусанна, ни доктор не позволили встать на запятки, а посадили его с собой. Впереди кареты, в откидной бричке, ехал Егор Егорыч с gnadige Frau. Погода, несмотря на конец октября, была теплая, так что все скошенные луга покрыты были паутиной, что, как известно, предвещало долгое вёдро. Почтовая дорога, начавшаяся невдалеке от Кузьмищева, была недурна, благодаря тому обстоятельству, что в конце сентября ревизующий сенатор объезжал уездные города, а потому все земские силы были вызваны исправниками для улучшения путей сообщения с неумолимою строгостью.

В продолжение всей дороги адмиральша блаженствовала: она беспрестанно смотрела то в одно окно кареты, то в другое; при этом Сусанна и доктор глаз с нее не спускали, а Антип Ильич сидел весь погруженный, должно быть, в молитву.

Егор Егорыч между тем в своей бричке молчал; не заговаривала с ним и gnadige Frau, понимая, какие великие минуты своей жизни переживал он теперь.

Маленький городок, куда ехали мои путники, стоял на судоходной реке и имел довольно красивые окрестности: по реке его тихо шли небольшие барки; в стороне виднелись сосновый бор и чье-то зеленеющее озимое поле. Внутри город был довольно грязен: в нем всего только одна церковь высилась и белелась, да белелись еще, пожалуй, каменные присутственные места; лавки же были хоть и новые, но деревянные, и для приезжающих в городе не имелось никаких удобств, кроме единственного постоялого двора с небольшим числом комнаток вроде номеров и с огромным крытым двором для лошадей. Постоялый двор этот наши путники заняли весь. Что касается до пищи, то сей отель тоже представлял мало утешительного: в нем никогда ничего не готовилось. О пище, впрочем, из моих приезжих никто не думал, и все намерены были ограничиться чаем, кофеем и привезенною из Кузьмищева телятиной, за исключением однако доктора, который, сообразив, что город стоит на довольно большой и, вероятно, многорыбной реке, сейчас же отправился в соседний трактирчик, выпил там рюмки три водочки и заказал себе селяночку из стерляди, которую и съел с величайшим наслаждением.

Тем временем Егор Егорыч послал Антипа Ильича к Андреюшке узнать, можно ли к нему идти, ибо юродивый не во всякое время и не всех к себе пускал. Антип Ильич исполнил это поручение с великим удовольствием и, возвратясь от Андреюшки, доложил с сияющим лицом:

- Можно-с, и сестрица ихняя, которая ходит за ними, приказала сказать вам, что Андреюшка даже закричал: "Скорей бы шли, скорей!"

Услышав это, все, разумеется, поспешили исполнить приказание юродивого. Адмиральшу повезли в бричке на одной лошади, причем она не без важности объяснила шедшей около нее gnadige Frau:

- Я говорила, что Андреюшка будет! (то есть примет, хотела она сказать). Я у него уж раз десять ехала (то есть бывала).

Маленький домишко Андреюшки стоял на самой окраине города; прошло тридцать лет, как юродивый из него не выходил, сидя день и ночь на лавке и держа даже себя прикованным на цепи. В молодости Андреюшка, по мастерству своему, золотил иконостасы, и, как шла молва, все вызолоченные им иконостасы до сих пор нисколько не полиняли и не потускнели. С двадцатилетнего возраста Андреюшка, будучи грамотным, стал читать священное писание и на Апокалипсисе как бы несколько тронулся: первоначально он перестал заниматься своим мастерством, потом уединился совершенно и в конце концов сам сел на цепь. Слух об его подвижничестве очень быстро распространился, и к нему отовсюду стали приходить за благословением. Бери Андреюшка деньгами, к нему бы стеклись богатства великие, но он этого не делал, а принимал подаяния только калачиками, которыми питался и которых у него хватало для него самого и для всех родных. Сверх того, ходившая за ним родная сестра много продавала этих калачей.

В довольно большую комнату Андреюшки первая введена была Антипом Ильичом адмиральша, а за нею вошли Сусанна и Егор Егорыч, а также gnadige Frau и Сверстов. Андреюшке было лет около шестидесяти: испитой до худобы скелета, с курчавой, всклоченной седой головой и торчащей во все стороны бородою, он имел на себе белую, чистую рубаху и полосатые порты, но был босиком и, держа ноги сложенными под себя, постоянно легонько покачивался на цепи. Вся комната его была пропитана ладаном, которым Андреюшка раз по десяти на день заставлял сестру курить.

Едва только вошли к Андреюшке его посетители, он, не взглянув даже на них, запел: "Со святыми упокой! Со святыми упокой!"

Сусанна затрепетала: ей помстилось, что Андреюшка этим пророчит смерть ей, или, - что еще хуже, - смерть старухи-адмиральши, но сия своим чутким материнским сердцем догадалась.

- Это он о Людмиле поет, - поведала она gnadige Frau.

- Андреюшка, - обратилась она потом к юродивому, - я повезла к тебе, друг мой, дочь... Она за Егорыча выходит... Будет ли ей счи... счи?..

Юлия Матвеевна, конечно, хотела сказать: "будет ли ей счастье", и вместо "друг мой" - "другую мою дочь", вместо "Егорыча" - "Егора Егорыча", но у нее не выходило этого.

Андреюшка на эти слова адмиральши как-то ухарски запел: "Исайя, ликуй! Исайя, ликуй!" - потрясая при этом то в одну сторону, то в другую головой, и долго еще затем продолжал на весьма веселый напев: "Исайя, ликуй! Исайя, ликуй!"

- Давно таким радостным не был... благословляет, значит! - отозвалась стоявшая несколько в стороне сестра Андреюшки, младшая ему, но похожая на него, и по званию своему девица.

Gnadige Frau больше всего поразили глаза Андреюшки - ясные, голубые, не имеющие в себе ни малейшего оттенка помешательства, напротив, очень умные и как бы в душу вам проникающие; а доктор глядел все на цепь; ему очень хотелось посмотреть под мышки Андреюшке, чтобы удостовериться, существуют ли на них если не раны, то, по крайней мере, мозоли от тридцатилетнего прикосновения к ним постороннего твердого тела. Андреюшка между тем так же весело, но уже другое пел: "Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся!" Далее он заметно утомился.

- Устал, батюшка, голубчик мой! - сказала ему сестра.

Андреюшка однако ничего на это не ответил, но зато Егор Егорыч спросил ее:

- Может быть, нам пора?

- Пора!.. - шепнула ему та.

Сверстову, к его удовольствию, удалось наконец, когда он зашел сбоку к Андреюшке, через расстегнутую рубаху того заглянуть под мышки юродивому, причем он не увидел ни малейшего пятнышка.