Раздумья Элеоноры прервал резкий стук в дверь. Отперев, она испуганно отступила перед вошедшей хозяйкой, нечистоплотной старухой в замызганном переднике, со связкой ключей на поясе.

— Понятно! — Хозяйка змеиным взглядом обшаривает ее с ног до головы. — Опять ничего!

— В порту забастовка, мадам, — оправдывается Крелле. — Вся жизнь замерла.

— А мне разве не надо жить? Я, что ли, не человек?! — быстро переходит она на крик. — Вы мне задолжали за две недели!

— Потерпите еще немного!

— Я и без того слишком долго терпела. На что вы надеетесь? На американского дядюшку? На богатого жениха?

Подавленная Крелле молчит. Еще чуть, и она разрыдается. Вдруг она раскрывает чемодан, хватает обеими руками свои жалкие, чиненые-перечиненые, платья и бросает на стул.

— Это! — брезгливо усмехается старуха. — В счет платы?

— Больше у меня нет ничего.

Тяжелое молчание. Его нарушают грузные и самоуверенные шаги в коридоре. Без стука в комнату входит Дикрозис.

— Началась распродажа? — кивает Дикрозис на пеструю груду тряпья. — Неужто так плохи дела?

— Зачем ты пришел? Уходи вон! — почти в истерике кричит Элеонора.

Хозяйка при виде хорошо одетого Дикрозиса сразу меняет тон и с притворной улыбочкой говорит:

— Ради бога, милая, не беспокойтесь, я могу и подождать. — Она уже хочет выйти, но Дикрозис жестом велит ей остаться.

— Зачем ты пришел? Что тебе надо?

— Мне? Ничего! — улыбается Дикрозис, доставая сигарету.

— Дай! — Крелле выхватывает у него из рук пачку, жадно закуривает. — Но ведь что-то тебе надо же…

— Хочу предложить тебе свою помощь, — пожимая плечами, говорит Дикрозис.

— Ты — мне? — горько усмехается Крелле. — Удивительно, как еще не забыл адрес… Все вы помогаете женщине, пока спите в ее постели.

— Ну, ну, откуда такой цинизм? — Дикрозис хочет погладить ее по щеке, Элеонора отстраняется. Дикрозис, не обращая на это внимания, обращается к хозяйке: — Сколько?

— За две недели… Но я могу и подождать…

— Сколько?

Хозяйка извиняющимся тоном называет сумму.

— Получите! — Дикрозис широким жестом кладет ей в руку бумажку.

— Я сказала, за две недели… — удивленно бормочет женщина. — А тут…

— Все правильно! За месяц вперед! В том случае, если Нора еще захочет у вас жить…

Хозяйка поспешно убирается из комнаты. Крелле в глубоком недоумении садится на стул.

— Что все это значит? Объясни же, наконец!

— Мне удалось заключить на твое имя выгодный контракт.

— Лжешь! Не может этого быть! Больше года ты не показывал носа и вдруг…

— Не хотелось приходить с пустыми руками… Думаешь, я начисто лишен сердца?.. И вот едва подвернулась возможность тебе помочь, и я тут как тут… У тебя еще цела фотография, что раньше висела на стенке?

— Можно подумать, ты приревновал меня к призраку. — Она неестественно засмеялась. — Да, еще не выбросила… Но какое это имеет значение? Все это было так давно… Сон какой-то…

— Покажи!

— Хочешь порвать? В уплату за щедрость… Изволь! — Крелле опять раскрывает чемодан.

— Напротив… Хочу тебе помочь найти его… В Криспорт идет советское судно… Беседовал кое с кем из команды. Насколько понял, многие из тех, кого выслали в Сибирь, помилованы после смерти Сталина и вернулись на родину… Покажем фотографию, может, кто из моряков-латышей узнает его.

Крелле медленно выпрямляется. В глазах мелькает то недоверие, то проблеск надежды, наконец, затуманенный взор вспыхивает внезапной радостью. Вспомнив, о чем просил Дикрозис, она опускается на колени перед чемоданом, находит пожелтевшую фотографию и показывает ее Дикрозису. Она не примечает выражения удовольствия на лице Дикрозиса. Почти забыв о его присутствии, Элеонора вспоминает повесть своей любви. Первый день, когда, после успешно сданного вступительного экзамена в консерваторию, у друзей она впервые увидела мужественного юношу в форме мореходного училища… Встречи… Разлуки… Два года в оккупированной Риге, невыносимая тяжесть, которая несколько облегчалась мыслью о том, что Аугусту на чужбине живется еще трудней. И последняя встреча — безжизненное тело эсэсовца, лужа крови, устрашающий топот кованых сапог патруля… Поцелуи и клятвы последней ночи… никогда не забывать друг друга!.. Погруженная в воспоминания, Элеонора не замечает, как Дикрозис исподволь выпытывает у нее подробности происшествия с эсэсовцем, выспрашивает о характере Тайминя, то и дело с удовлетворением кивает головой.

— Ну, не плачь, не надо. — Дикрозис гладит ее по растрепавшимся волосам. — Все будет хорошо… Доверься мне… Мы его разыщем.

— Корабль уже в порту? Я сейчас… — Крелле берет приготовленное платье.

Дикрозис отеческим движением берет у нее из рук платье.

— Не будь дурой… Ты что, не понимаешь… Десять лет — не пустяк… Тебе надо реабилитироваться… Не ты побежишь к латышам, а они придут к тебе… И увидят, что ты достойна своего друга… Я сам подберу для тебя репертуар…

— Ты что — шутишь? — горько усмехается Крелле. — Как они могут прийти ко мне, если хозяин «Веселого дельфина» выбросил меня на улицу?

— Никто про «Веселый дельфин» и не говорит, — ухмыляется Дикрозис. — С сегодняшнего вечера ты выступаешь в «Хрустале».

— Перестань! Это уже не шутки. Это издевательство!

— Не веришь?.. Вот контракт!

Дикрозис подает Крелле сложенную вчетверо бумагу. Осторожно и неуверенно берет она контракт. Медленно разворачивает. Из контракта выпадают несколько банкнот. Крелле не видит их. Взгляд прикован к документу, на котором отчетливо значится ее имя. На лице женщины недоумение. Ведь это и в самом деле контракт. Дикрозис не лжет.

— Благодарю… Но чего же ты потребуешь за это? — спрашивает она шепотом, а у самой сердце замирает от неудержимой радости с примесью страха. — Ты же чего-то потребуешь взамен?

Дикрозис встает.

— Пока ничего… Я это делаю только ради тебя… И ради него… Ради вас двоих… Все остальное будет зависеть от тебя!

В кабачке «Спасение моряка» шумное оживление. Здесь собрались не только лоцманы, но и другие моряки.

Все живо обсуждают последнюю новость — прибытие советского судна. Это первый русский корабль, пришедший в Криспорт в послевоенные годы. К тому же успела разнестись весть, что у штурвала корабля стоял давний друг Эрика Берлинга, латыш Аугуст Тайминь, которого многие хорошо помнят. Вокруг стола, за которым сидят Берлинг, Хеллер и Густав, собрался кружок их друзей, и все наперебой засыпают Берлинга вопросами.

С шумом распахивается дверь кабачка, влетает Нора.

В руке у нее громадный букет огненных гвоздик. Подбежав, она лохматит Густаву волосы, целует отца в щеку, хватает со стола кружку Хеллера и, заглянув в нее, с наигранным сожалением восклицает:

— Ах вы старый пьянчуга! Мне не могли оставить?

— Отдай мне цветы, тогда получишь, — шутит Хеллер.

— Не про вашу честь, дядюшка, эти цветочки! Для советских моряков! Нигде больше не было красных гвоздик!

— Почему обязательно красные? Вместо красного флага? — усмехается Хеллер.

Вдали слышна корабельная сирена.

— Слышите?! Это «Советская Латвия»! — радуется Нора. — Бежим в порт!

Лоцманы встают. Когда все они выходят на улицу, навстречу бежит мальчишка-газетчик.

— Покупайте «Курьер Криспорта»! Экстренный выпуск! Таинственный проход советского судна в Криспорт! Что привезло оно бастующим лоцманам? — выкрикивает мальчишка.

Берлинг покупает газету, читает и мрачнеет.

— Товарищи, никуда мы не пойдем, — заявляет он твердо.

— Тебе разве не хочется увидеть Аугуста Тайминя? — Нора не понимает, чем вызвано решение отца.

— Наконец-то ты одумался, Берлинг, — говорит Хеллер. — С этими русскими еще попадешь в беду.