Роман Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» (1761) был важной вехой в истории романа. Руссо соединил социальную трактовку моральных проблем с глубоким лиризмом поэтического изображения страсти. Эмоциональность, почти утраченная во французской литературе после Расина, стала господствующим настроением романа Руссо и определяющей чертой стиля его прозы.

Конечно, наряду с движением романа от Ричардсона к Руссо и «Вер- теру» Гете в европейских литературах продолжалось развитие и других типов романа и повествовательной прозы. Романы Фильдинга и Смолетта были значительным явлением в развитии реализма на Западе. Широко был распространен в литературе жанр философского романа или повести (Вольтер, Виланд), поэтика и стилистика которых была подчинена пропаганде просветительских идей. На протяжении XVIII века русская проза развивалась, усваивая опыт современного движения западноевропейской повествовательной прозы. Переводная, в основном повествовательная, литература первой половины XVIII века позволяет судить о том, какие явления в зарубежном романе привлекали к себе внимание читателей и переводчиков, и, следовательно, о том, куда двигалась и к чему стремилась русская проза в первые десятилетия неограниченного, казалось бы, торжества классицизма в русской литературе.

Тредиаковский, начинавший переводом прециозного романа Поля Тальмана «Езда в остров любви», переводит (в 1751 году) «Аргениду» Джона Барклая, политический трактат в условно — романической форме, «Аргениду», которую наравне с «Телемаком» признавали полезной и Ломоносов, и Сумароков. А для массовой, повседневной деятельности переводчика середины XVIII века характерен другой, антиклассицистиче- ский круг интересов. Почти одновременно русский читатель 1730–1760–х годов получает сначала рукописные, а с середины 1750–х годов и печатные переводы романов и повестей, взятых из совершенно различных эпох и направлений европейских литератур. Среди переводных романов этого времени мирно сосуществуют «Ариана» (1632) Ж. Демаре,[72] «Клеопатра» (1647–1648) Ла Кальпренеда,[73] «Азиатская Баниза» (1688) Циглера и

Клипгаузена,[74] «История Ипполита» (1690) графини Она,[75] с одной сп роны, и «Шутливая повесть» (1651) Скаррона, «Похождения Жилблаг де Сантилланы» (1715–1735) Лесажа, «Памела» (1741) Ричардсон* «Приключения маркиза Г***, или Жизнь благородного человека, остг вившего свет» (1728–1731) Прево,[76] с другой.

В этом очень кратком, выборочном списке французские прециозны и немецкие барочные романисты оказываются в неожиданном соседств с романнстами — бытописателями (Лесаж) и сентименталистами (Ричард сон, Прево). Однако в этой кажущейся пестроте переводческого выбора \ читательских вкусов есть один общий принцип: все эти романисты при надлежат к литературным направлениям, враждебным классицизму.

Уже в 1750–1760–х годах в России действуют переводчики — профессионалы. В их деятельности практически был осуществлен переход от анонимного рукописного перевода к печатному, с обозначением имени переводчика, а иногда с предисловием, нередко представляющим очень содержательное изложение его литературных позиций.[77]

В 1750–х годах И. А. Акимов, В. Г. Теплов, И. П. Елагин, И. Шишкин, а с начала 1760–х годов целая группа литераторов — переводчиков, преподавателей Сухопутного шляхетского кадетского корпуса, объединившихся вокруг первого русского частного литературного журнала «Праздное время, в пользу употребленное» (1759–1760), систематически переводит с французского и печатает романы. В переводческой продукции этих литераторов равномерно представлены и барочные, авантюрноприключенческие романы, и ранние сентименталистские произведения. Литераторы — переводчики «Праздного времени, в пользу употребленного» не только завершили переход переводного романа из рукописной литературы в печать, они выступили с продуманной защитой романа, особенно- романа сентиментального (Прево), от его противников из лагеря классицистов. Именно с деятельностью этой объединенной и организованной группы литераторов, пропагандистов романической литературы, связан первый в русской литературе спор о романе, в котором, с одной стороны, как его противники выступали Сумароков и Херасков, а с другой — как: защитник — С. А. Порошин.[78] Программное предисловие Порошина к его переводу «Философа аглинского» Прево (1760) — одна из первых в русской критике серьезных статей о романе XVIII века.

К этой же группе переводчиков сразу по приезде в Россию присоединился и Ф. А. Эмин, первые переводы которого включились в продукцию литераторов Сухопутного шляхетного кадетского корпуса.

На почве, подготовленной переводами, появились и первые собственные, оригинальные романы Ф. А. Эмина, созданные по образцам наибо-лее читаемой и любимой переводной литературы. В этих романах произошло соединение, вернее, совпадение двух литературных традиций: русская авантюрно — волшебная повесть конца XVII — начала XVIII века и западноевропейский прециозно — барочный роман совместились в его творчестве.

Связь романов Эмпна с этой литературной традицией отчетливо ощущалась русской критикой конца XVIII века. Так, переводчик статьи Зульцера «Нечто о романах» к тому месту, где излагается история европейского барочного романа и перечисляются романы Гомбервиля, Ла Кальпренеда, Скюдери, Лоэнштейна, делает примечание:[79] «А у нас „Похождения Мирамонда“, „Письма Ернеста и Доравры“, „Камбер и Арисена“, „Лизарк“ и пр.».[80]

Такие романы Эмина, как «Непостоянная фортуна, или Похождение Мирамонда», несмотря на совершенное отсутствие в них материала русской жизни, были явлением русской литературы не только по языку; в них нашла свое продолжение и развитие традиция русской повести XVII— начала XVIII века. Как указал Г. А. Гуковский, «русский читатель, знакомый издавна с повестями — романами о матросе Василии или о дворянине Александре, либо с переводными вещами типа истории о шляхтиче Долторне, находил в авантюрных романах Эмина привычный ему материал».[81] В основном приключения Мирамонда и Феридата происходят в пределах реальной географии европейского Средиземноморья (Турция, Египет, Марокко, Италия, Испания, Португалия), захватывают они и Англию, но, кроме того, герои попадают и в «королевство Жирийское» и в землю «черных кюртов» и к людоедам. Несколько раз на протяжении романа Мирамонд терпит кораблекрушение или попадает в плен к морским разбойникам, переносит все унижения рабства, снова возвращается на свободу, показывает чудеса полководческого искусства, спасает царей и в конце романа женится на дочери египетского султана Зюмбюле и сам, став султаном, благодетельствует свой народ.

Но авантюрность не была самоцелью для Эмина — романиста; пафос романов, переводившихся кружком «Праздного времени», как и пафос «Похождения Мирамонда», в другом — в изображении всепобеждающей силы любви. Каким бы тяжким испытаниям ни подвергла «непостоянная фортуна» Мирамонда, его любовь к Зюмбюле остается неизменной, глубокой и верной; ни жирийская царица Белиля, предлагающая Мирамонду свое сердце и трон, ни клевета и интриги врагов не могут поколебать его постоянства, его верности Зюмбюле. Любовь в изображении Эмина — чувство роковое, фатальное, всецело подчиняющее себе человека, его волю и поступки. В отличие от литературы классицизма, утверждавшей первенство разума над страстями, долга над чувством, Эмин изображает своих героев всецело подчиненными чувству, а не разуму; для его героев их любовь — это и есть долг.