– Добьем? – спросил походный атаман. – По острию ножа идем!

– Подденем на рогатину! – тихо, но с угрозой ответил Волкорез.

– Прииде час для мужества и для битвы! – снова перекрестился Будимир. – Докончим же наше дело в добрый час, во святое времечко.

А похоронный вой плакальщиц начала перебивать горластая, задиристая перебранка двух враждующих станов. Таков древний осадный обычай. Посадские кричали стрельцам, высыпавшим на стены:

– Пошто ворота Детинца заперли?

– Чтоб телята не лазили! – отвечали насмешливо стрельцы.

– Теляток спужались, храбрецы?

– В мир, гилевщики, захотели? – орали со стен. – Ототкнем вам дыру не в мир, а в адское пекло!

– Всем вам, кафтанникам, головы свернем! Сами себя в пятки целовать будете!

– На себя погляди, посадчина тухлая! Лаптем щи 'хлебаешь, еловой шишкой чешешься!

– Веревки на вас, кафтанников, жалко! Мочальной петлей удавим!

На стене показалась вдруг багровая рожа попа Саввы. Задрав нос-пуговку, он сначала выругался ядрено, потом заорал:

– Паршивчики, шелудивчики! Сманили вас, дуроломов, мирские на окаянство! Саблей вас будем крестить, как рече пророк!

– Душа паскудная, попище нечестивый! Уже переметнулся? – брезгливо закричал Истома, стоявший под стенами.

– Истомушка! Внучек! Сам знаешь, сколь скудно мы живем! – слезливо заныл поп. – А старица обещала, что я один буду мертвых посадских отпевать. А посад-чину стрельцы сотнями уложат, вот увидишь!

– Кутья тухлая! Прихвостень посадничий! – закричали ненавидяще посадские. – Трупоядец проклятый! А поп надрывался со стены:

– Сосчитай-ка, Истомушка! С каждого покойника по алтыну – три рубля в мошну!

Толстый, неповоротливый стрелец, низко склонившись со стены, крикнул зычно:

– В Светлояре ваших мертвяков будем топить! Как в прошлый ваш бунт топили!

– Ты топить нас не будешь! – рявкнул Волкорез. Длинная, зверобойная стрела его мстительно взвизгнула и впилась стрельцу в горло.

– Вот тебе, вражина!

Стрелец шатнулся и упал со стены головой вперед. Так и остался лежать со стрелой, пробившей горло и застрявшей где-то в черепе.

А перебранка осадного табора и детинской стены прекратилась только ночью.

Ночь пришла холодная и ветреная, с редкими проблесками луны меж бегущими облаками. И принесла эта ночь караульным стрельцам тревогу и страх. Они слышали шум какой-то работы: лязгало железо, били в землю лопаты, ломы и кайлы, скрипели подъезжавшие возы. А не видно в темноте, что задумали смерды.

Это Птуха готовил свои фугасы. Он сердился и ругался шепотом, чтобы не услышали на стенах.

– Кошмар! Ты же не могилу копаешь, а шурф! Понимаешь? А на дне шурфа выкопаем зарядную камеру. И что с этого будет? И будет с этого, чтоб вы знали, воронка усиленного выброса!

А со стороны Светлояра подъезжали возы с песком, глиной и крупной галькой, забоечным материалом для забойки шурфа.

Тревогу и страх рождал и у посадских нависший над осадным табором Детинец. Был он загадочен, безмолвен и темен. Светились только два окна в посадничьих хоромах, словно пялились на осадный табор огненные глазища. А еще посверкивали волчьим глазом тлеющие фитили на стенах, отмечая места пушки, «тюфяков» и пищалей, да иногда свет проглянувшей луны дробился синеватыми искрами на остриях копий, на лезвиях бердышей и на шлемах стрельцов.

«Ветер и ночь холопьего бунта! Стены старинной крепости и зловещий блеск старинного оружия… Все как во сне!» – думал капитан, стоя около штабного шатра.

Пуд Волкорез, стоявший рядом с ним, погрозил кулаком окнам посадских хором:

– Ужо выбьем твои глазища, филин проклятый!

Капитан и Волкорез вползли в штабной шатер, под большую дерюжину, накинутую на поднятые оглобли двух телег. В шатре были уже Будимир, Алекса Кудреванко и атаманские посыльные, то есть адъютанты – Истома и Мишанька Безмен.

Садясь на рогожу. Ратных сказал:

– Итак, товарищи и братья, завтра утром общий штурм Детинца. Согласны?

– Знамо, так! И перетакивать не будем, – решительно ответил Будимир. – Мужики уже роптать начали: де атаман и есаулы зады чешут, о битве не думают.

– Ас братчиками как? – озабоченно спросил Пуд. – Опаска с ними большая нужна!

– С братчиками не все ясно. В Детинце, полагаю, их нет, а вот с тыла они могут ударить. Алекса перенес свои сторожевые посты на тылы осадного табора. Алекса, не проморгают твои дозорцы?

Алекса привстал, отвечая:

– Уши топориком держим, не вполглаза – на полный глаз глядим. И мышь не прошмыгнет!

– Если тревога в тылу начнется, ты, Пуд, туда своих ребят с луками посылай. Нужно издали врагов бить, близко к табору не подпускать. Подойдут вплотную, нам несдобровать! А как твои таежные посты, Пуд?

– У Алексы мышь не прошмыгнет, а у нас жук или червяк не проползут. Округ города в тайге дозоры стоят.

– Оружия у нас маловато, – вздохнул атаман. – Если стрельцы в конную атаку пойдут, кольями и оглоблями отбиваться придется.

Будимир виновато опустил голову.

– Сделали, сколько успели. Раньше времени начали. Все помолчали, погруженные в тревожные думы. Потом капитан снова спросил Истому:

– О пленных наших ничего не узнали? Юноша покачал головой.

– Узнали, да мало. Друзья Сергунькины, ребятишки посадские, говорят, что Сергунька и брат его в Пытошной башне сидят. Точно будто бы узнали.

– Ребятишки всегда знают, – улыбнулся капитан. В шатер, согнувшись, втиснулся мичман. Был он перемазан землей и глиной, брюки на коленях разорваны.

– Закончили, мичман? – оживился Ратных.

– Так точно, закончили! – Глаза Птухи, обычно всегда со смешинкой, как у истого одессита, сейчас блестели жестко. – Эх, и рванем! Двадцатый век против семнадцатого. Кошмар!

Новокитежане с уважением смотрели на мичмана. К штабному шатру подошел кто-то и остановился, не решаясь войти. Видны были только огромные босые ноги. Потом послышался голос Некраса Лапши:

– Атаман-батюшка, есаулы славные, на детинских стенах огни многие появились. Взглянули бы! Штабной шатер вмиг опустел.

Их заперли в комнате Пыточной башни. Большое волоковое окно, через которое Сережа и его друзья пробрались два дня назад по желобу в Детинец, было забито наглухо толстыми сосновыми горбылями. Виктор еще на рассвете внимательно осмотрел волоковое окно, попробовал отодрать горбыли и безнадежно сказал:

– Здесь нам хода нет.

Было в камере и второе окно, маленькое и забранное решеткой, выходившее на посадничий двор. Видно из него было немногое: край двора, верхушки сада да берег пруда, где шлепали вальками прачки. Но это было все же веселее, чем мрачные стены тюрьмы, и Сережа часто подходил к этому окну. Он и заметил, что среди прачек, коренастых, голоногих, появилась тоненькая девушка в цветном сарафане.

– Чего это она смотрит на наше окно? – удивился вслух Сережа. – Все смотрит и смотрит!

– Кто смотрит? – подошел к окну Виктор и тотчас вскрикнул: – Она! Анфиса! Узнала, что нас сюда сунули! Будем ждать от нее весточки.

А весточка уже пришла – уже стучал на двери наружный засов. Посадничий ключник, дряхлый Петяйка, принес большой узел с пирогами, жареным мясом и рыбой.

– Сдоба вам и ядь всякая, скоромная и постная.

– Спасибо, дедуся! От кого посылка? И письмо есть?

– Письмо тебе посадник-владыка батогами пропишет!

– Ты ей на словах хоть передай, что я…

– Отзынь, поганец! – крикнул зло Петяйка и спросил Сережу сухо и угрюмо: – Белено спросить здоровье твое. Что передать?