Эрика глянула в прорези маски, где тускло поблескивали глаза, и в последний раз попыталась убедить брата.

— Роберт, я не та, за кого ты меня принимаешь. Прошу тебя. Я не та.

Но поняла, что он не может ее услышать. Он слышал только приводящие в исступление голоса в голове, голоса, которые довели его до убийства Шерри Уилкотт — и теперь еще одного.

Коннор пролез в расселину и оказался в известняковом коридоре, тянущемся в обе стороны. До этого он ни разу не бывал в пещерах. Он всю жизнь провел в большом городе. Знал метро и лестничные колодцы, но не такие места.

В душе у него боролись два чувства — ужас и благоговение. Коридор был причудливо красив: известняковые колонны, похожие на тающие ледяные статуи, множество сталактитов, свисающих с потолка, будто толстые моховые пряди, узоры ржавчины красных и оранжевых оттенков. На минуту он превратился в мальчишку, читающего о Томе Сойере в пещере с индейцем Джо.

Но был и страх, инстинктивный ужас перед миром без солнца, без ветра. Тесными пространствами, где нет света, кроме слабого, дрожащего луча фонарика, с влажным запахом гниения. Он как-то присутствовал при эксгумации трупа, из открытого гроба пахло точно так же.

Клаустрофобия стискивала грудную клетку. Ему приходилось заставлять работать легкие.

Появились Вуделл и Магиннис, Коннор повернулся к ним, благодарный обоим, что находится не один в этом подземелье.

— В какую сторону? — прошептал Вуделл.

В какую? Все трое принялись водить фонариками, лучи расходились и перекрещивались, расширялись и сужались.

Вуделл обнаружил знак первым.

— Вот.

На стене возле расщелины была нарисована красная поблескивающая стрела, указывающая вправо от Коннора.

Коннор коснулся ее, она слегка размазалась под его пальцами.

— Губная помада, — прошептал он. Но не добавил, что того оттенка, которым пользуется Эрика.

Вуделл повернулся вправо, готовясь идти, но Магиннис удержала его.

— Стрела может указывать направление, в котором миссис Стаффорд пошла, или обратный путь, — сказала она негромко.

Коннор кивнул. Одинокая стрела была неоднозначным указателем.

— Надо найти еще одну — сказал он. — Тогда станет ясно, на верном ли мы пути. А пока что... — Он заколебался всего на секунду. — ...Нам надо разделиться. Вы пойдете вдвоем направо. Я налево. Если что-то обнаружите, сообщите мне по рации. Если я обнаружу, сообщу вам.

Магиннис нахмурилась.

— Не нравится мне это, Бен. Вы будете один.

Коннор и сам был не в восторге от этой идеи, тем более что он боялся темных, тесных мест, но обсуждать это не было времени.

— Идите, — приказал он.

Магиннис хотела добавить еще что-то, но с заметным усилием сдержалась. И, поводя фонариком, пошла с Вуделлом в том направлении, куда указывала стрела.

Коннор быстро зашагал по темному туннелю в противоположную сторону.

* * *

Роберт достал из шкафчика глиняную банку с жидкостью и корзинку. Руки его сильно дрожали, и, пока он шел к столу, жидкость расплескивалась.

— Им не остановить меня, — настойчиво бормотал он себе под нос. — Не остановить, не остановить, я скоро освобожусь от них, я буду свободен.

Эрика почувствовала, как на блузку ей плеснула холодная жидкость, потом еще раз, еще. Роберт окроплял ее водой, наверняка взятой из лесного родника. Очищал перед закланием.

С плеском воды мешалось постукивание сухих зерен. Ячменных, из корзинки.

То были символы древней религии — зерно и вода, плоть и кровь живой земли. Эрика взглянула на брата и на миг перестала быть женщиной конца двадцатого века; она была девушкой времен Агамемнона, распростертой на алтаре, застывшей в ожидании смерти, а над ней склонялся жрец в ритуальной маске, освещенный светом пламени под известняковой крышей.

Из корзинки высыпались последние зерна. Из банки стекли последние капли.

Роберт хотел отставить банку, но впопыхах выронил. Банка разлетелась фонтаном керамических осколков, напоминающих цветочные лепестки. Он как будто не заметил этого.

— Не остановить, — проскулил Роберт.

Он запустил руку в корзинку, вынул ее, и Эрика увидела бронзовый блеск ножа.

Она попыталась заговорить, но во рту у нее пересохло, горло перехватило, и оттуда не могло выйти ни слова.

Нож, мерцая, устремился к ней, и она была уверена, что это ее последний миг, — но лезвие лишь отхватило несколько прядей волос. Роберт положил их на раскрытую ладонь.

Тяжело дыша, со струящимся из-под маски потом он поднес отрезанные волосы к фитилю лампы.

Эрика отдаленно вспомнила, что предание волос жертвы огню тоже является частью древних обрядов, однако не могла припомнить ее смысла.

Она знала только, что это предпоследняя стадия ритуала. За ней должна последовать смерть.

Запястья медленно задвигались под ее спиной, затерлись о завязанный узлом шарф. Она изогнулась на столе. Надо сражаться, что-то делать, выиграть время, хотя бы несколько секунд. Но не могла найти сил.

Роберт повернулся к ней. Она увидела бычью морду, увенчанную рогами.

Эрика ждала, сила воли ее совершенно иссякла.

Левая рука Роберта потянулась к ней. Грубые кончики пальцев, твердые как камень, сжали ее лицо. Она застонала.

И медленно, с трепетной осторожностью, Роберт запрокинул ей голову, чтобы открыть для ножа горло.

Коридор был длинным, прямым, и Коннор шел быстро, замедляя шаг лишь для того, чтобы обходить сталагмиты и подернутые пленкой лужи, кишащие какой-то своей жизнью. В пещерах было теплее, чем наверху, и он взмок от пота.

На каждом перекрестке он освещал фонариком стены, ища очередную стрелу, и не находил.

Коннор уже готов был решить, что Эрика пошла в другую сторону и он просто теряет время, как вдруг увидел красное пятно, более яркое, чем ржавчина, в нескольких ярдах впереди на стене.

То была стрела, нарисованная на углу бокового хода, указывающая в ту же сторону, что и первая.

Он вгляделся в глубь длинного коридора и смутно рассмотрел вдали отсвет лампы. Он шел из другого коридора или какого-то грота.

Коннор схватил рацию и, убавив громкость, шепотом заговорил:

— Магиннис? Слышите меня? Марджи?

Ответом было только потрескивание.

Сигналы рации блокировали толстые каменные стены.

Возвращаться и искать Магиннис с Вуделлом времени не было. Приходилось действовать одному.

«Хотите быть героем, — спросила его Магиннис, — или спуститься с компанией в эту чертову дыру?»

Он не хотел быть героем. Но выбора у него, похоже, не было.

Коннор выключил фонарик и сунул его в карман, полагаясь на янтарный отсвет как на ориентир. Взял обеими руками револьвер и пошел по коридору, молясь, чтобы не опоздать.

* * *

Наконец наступила последняя стадия, кульминационный пункт ритуала, и страх Роберта внезапно улетучился.

Он одержал верх. Мстительницы, преследовательницы, эринии, фурии Матери уже не могли его остановить.

Наконец он будет избавлен от причиняемых ими жутких страданий. Они хотели крови и получат ее, но не его кровь, а Эрики.

И когда ее артериальная кровь захлещет в чашу из-под его ножа, он окунет туда руки и получит прощение.

Он очистится — душой и телом, — избавится от скверны, от миазмов, и никакой туман, никакая мерзость не будут окружать его.

Роберта охватила звенящая эйфория. Торжество пело в его сердце. Он произнес из-под маски единственное слово:

— Мойра.

Он всю жизнь провел в рабстве у этого слова и его смысла. Он хорошо его знал. Не испытывал к нему ни любви, ни ненависти. Мойра была для него тем же, что логос[13], мировой порядок для святого Иоанна, что карма для тех, кто пытался проникнуть в ее тайны.

Это слово и обозначаемое им понятие придумали греки. Они понимали, как тесно переплетаются между собой судьба и справедливость, справедливость и смерть. Подобно Ахаву они проникли сквозь тонкий покров очевидного и узрели скрытый космический смысл.