«Каждый ритуал представляет собой аллегорию, — объявил профессор на своем методичном итальянском, — а элевсинское посвящение — это аллегория самой жизни. Мы ищем смысла, блуждая во тьме, можем оступиться, можем погибнуть, но если достигнем цели, своей истинной, предначертанной цели, то предстанем в сиянии славы. Вот что познает посвящаемый. Вот что должны познать все мы. Так как этот поиск ведет каждый из нас».

Новостью для Эрики это не явилось. Ее поездки на Средиземноморье были частью этого поиска, как и одержимость искусством и красотой. Брак с Эндрю, «на радость и горе», тоже. Даже отношения с Робертом входили в него, и это стремление к цельности, к совершенству, к почти мистической трансцендентности, которую она испытала на пристани в греческой рыбацкой деревушке, стоя нагой перед бронзовой богиней.

В ту минуту она мельком увидела некую цель, смысл, порядок вещей, в течение последующих семнадцати лет оставшиеся недоступными.

Может, обрести их ей мешала занятость — вечная беготня, беготня. Подъем на рассвете для спринта по лесу даже в зимней темноте. Работа в галерее с десяти до пяти, составление каталогов, отправка заказов по почте. Всегда в движении, не сбавляя шага, как будто даже краткая остановка каким-то образом убьет ее.

Бен Коннор был прав, неожиданно подумала Эрика. Странно, что он сейчас ей пришел на ум.

Но, назвав ее акулой — вынужденной непрестанно двигаться, лишенной возможности передохнуть, — он сам не знал, до чего оказался проницательным.

Эрика задумалась, чего ищет и от чего бежит. В конце концов это может быть одно и то же.

И если она когда-нибудь найдет то самое... или оно найдет ее...

Содрогнувшись, Эрика отогнала эту мысль.

В пещерах было теплее, чем наверху, примерно десять градусов, постоянная подземная температура, и Эрика в зимнем пальто, в сапогах и перчатках неожиданно вспотела.

Возле бокового хода она заколебалась, потом решила, что нужно свернуть здесь. Пометила угол губной помадой и продолжала путь.

Новый ход был поуже, пол более неровным, с потолка угрожающе свисали сталактиты. Эрика шарила одной рукой, другой направляла фонарик. Ее мучили дурные мысли о том, что она заблудится, будет плутать, пока не сядут батарейки, затем, погребенная в кромешной тьме, умрет от голода.

Дышала она часто, но, странное дело, казалось, не могла вобрать в легкие воздуха.

Еще один осторожный шаг, еще. Повернув за угол, Эрика сделала их тридцать. Она вела счет шагам.

Несмотря на страх, беспокойство, Эрика находила нечто успокаивающее в таком окружении. Она много лет не думала об этих пещерах и не могла бы описать ни одной их детали, однако при виде каждой ниспадающей каменной завесы, каждой сломанной колонны с волнением узнавала их, словно они непрестанно хранились в ее памяти.

Почти наверняка Роберт испытывал бы то же самое, шел бы первым делом в эту часть лабиринта.

Постой.

Послышался какой-то шум?

Эрика замерла и, затаив дыхание, широко раскрыла глаза, стараясь прислушаться. Чувствовала, как волоски на затылке поднимаются дыбом.

Нет, просто игра воображения.

Она пошла дальше. Коридор еще больше сузился. Едва слышно доносился легкий пророческий шепот, на нижнем уровне системы пещер располагался водоносный горизонт, питавший водопады Барроу.

Водопады, в свою очередь, питали Барроу-Крик, речушку, вынесшую на илистый берег тело Шерри Уилкотт.

Пальто Эрики пропиталось потом, сердце учащенно колотилось.

Впереди смутно виднелся проем. Вход в просторную глубокую пещеру.

Тронный зал. Их особое убежище.

Она добралась до него.

* * *

Управление полиции Барроу располагалось на новой городской площади, в двухэтажном бетонном здании, к нему вели бетонные дорожки, недавно обсаженные елочками. Заслоненные от солнца елочки плохо росли, хвоя на чахлых нижних ветках высохла, железные перила наружных лестниц, тоже находящиеся в тени, были ледяными с января.

Коннор не касался перил, преодолевая в один шаг две ступеньки. За его спиной холодный ветер шумел в голых вязах на автостоянке, их сучковатые ветви чернели на фоне ясного неба.

Он распахнул застекленную дверь, сверкнувшую отражением солнца, и внезапно очутился в тепле электрообогревателей и свете флуоресцентных ламп.

Тим Ларкин, дежурный сержант, нахмурился при его появлении.

— Что за дела, шеф? У нас никого не осталось на улицах.

— Успокойся, сержант. Будет общее собрание. В комнате для инструктажа. Приходи.

Сержант Ларкин, двадцативосьмилетний и считавший, что обладает громадным опытом, не унимался.

— Незачем было вызывать сюда обоих патрульных. Радио...

— Разговоры по радио можно подслушать. В том, что я собираюсь сказать, есть секретные сведения. Чья сейчас смена? Харта и Данверз?

— Да. Оба приехали, кроме того, здесь Вуделл. Завершал какую-то писанину после смены. Я велел ему остаться.

— Хорошо. Он нам пригодится. Лейтенант Магиннис тут?

— У себя в кабинете.

— Скажи ей, пусть приходит в комнату для инструктажа. Нет, сиди. Сам скажу.

У Коннора хватало осложнений с Магиннис. Вызывать ее на собрание, будто провинившуюся школьницу к директору, значило бы только ухудшить положение дел.

Проходя мимо стола дежурного, Коннор вспомнил, что надо спросить, звонила ли Эрика.

— Миссис Стаффорд? — На широком рябом лице сержанта отразилось недоумение. — Нет.

Коннор кивнул. Он ожидал этого. Его сотовый телефон тоже молчал.

Уходя, он услышал у себя за спиной голос Ларкина:

— Шеф, может скажете, в чем дело? Каких радостей ждать?

— Терпение относится к числу добродетелей, Тим.

Пока что Коннор расследовал исчезновение Эрики собственными силами. Задал несколько словно бы случайных вопросов владельцам соседних магазинов, потом подъехал к коттеджу, где проходили их свидания. С болью в душе отпер дверь запасным, полученным от нее ключом.

Коттедж, как и ожидал Коннор, был пуст.

Он быстро осмотрел его, все было на месте.

А Эрика не звонила.

Оставалось только организовать всеохватывающие поиски. Подходя к кабинету Магиннис, Коннор взглянул на часы. Почти три. Эрика исчезла по крайней мере в половине второго. Полтора часа недолгое время при нормальных обстоятельствах, но пока не схвачен убийца Шерри Уилкотт, обстоятельства в Барроу нормальными не будут.

Марджи Магиннис сидела за письменным столом. И резко вскинула на Коннора взгляд, не дав ему сказать ни слова.

— Слышала вас по сканеру. Вы затребовали сюда обоих патрульных. Какая-то особая причина?

— Надо сообщить кое-какие сведения, — ответил он. — Не по радио. Желательно ваше присутствие.

Это было сказано не приказным тоном.

— А, черт.

Скрипнув по полу стулом, Магиннис встала. Это была рыжеволосая, худощавая, вечно сердитая женщина сорока одного года, всего на дюйм ниже Коннора.

Причины сердиться у нее были, во всяком случае, Магиннис так считала. Она прослужила двадцать лет в полицейском управлении Барроу и надеялась стать начальником полиции после отставки Элдера. Городской совет разрушил ее надежды, пригласив на эту должность чужака. В этой несправедливости Магиннис винила членов городского совета и, разумеется, самого Коннора.

Может, это и несправедливость, думал Коннор. Но существует еще и другое объяснение. Начальник полиции должен быть отчасти политиком, а главный талант политика заключается в умении заводить друзей. Судя по всему, талантом этим лейтенант Магиннис не обладала.

Коннор не ожидал в Барроу проблемы такого рода. Другое дело бюрократическое нью-йоркское управление полиции, где подмигивание и спасение собственной шкуры доведены до уровня искусства. Но в полицейском управлении Барроу бюрократизма не было. Там служили восемнадцать полицейских и двенадцать гражданских. Лейтенант Магиннис пришла туда раньше всех и являлась, по сути, заместителем начальника. Два других лейтенанта возглавляли послеполуночные смены, четверо сержантов — все примерно в возрасте Ларкина — менее беспокойные. В данную смену, длившуюся с двух часов до полуночи, по городу патрулировали только две машины, каждая с одним полицейским. В случае чрезвычайных обстоятельств можно было обратиться за помощью в шерифское ведомство или в полицию штата.