Предлагаю поручить Комитету по безопасности подготовить от имени Государственной думы приветственную телеграмму на имя министра обороны Иванова, министра внутренних дел Грызлова и непосредственного руководителя этой операции — директора ФСБ Патрушева. А также ходатайствовать перед президентом о награждении участников операции государственными наградами. Кроме того, я предлагаю всем депутатам выразить свое восхищение и благодарность нашим спецслужбам за проведенную операцию.
По мнению депутата Госдумы от Чечни Асламбека Аслаханова, генерала МВД СССР, человека знающего и информированного, Бараева убили кровники (жители его родного села отказались пропустить машину с его телом, родная земля отказалась принимать его). Но почему-то шеф ФСБ Патрушев, которому Шандыбин предлагает вручить высокую награду, специально на один час прилетел в Чечню, чтобы покрасоваться перед телекамерами как автор этой спецоперации.
Не волнуйтесь за него, Василий Иванович.
Примерно два года тому назад по секретному указу (его почему-то называют «пьяным указом») Патрушеву, Рушайло и еще нескольким высокопоставленным чиновникам уже были присвоены звания Героев России. За успехи в Чечне звание Героя России получил также Генеральный прокурор Устинов — и тоже по закрытому указу. (Прямо какая-то подпольная «Молодая гвардия» создается в стране!) Погибшие солдаты и офицеры у нас безымянные. Зато салонных героев не счесть. (Кстати, за Афганистан Звезды Героев получили около 100 человек, а за чеченскую войну, ведущуюся на территории России, уже больше 500.) А я не могу забыть, как спокойно ушла банда Радуева из Первомайского. Я знаю, как и почему отпустили Басаева и Хаттаба из Дагестана. Это ИХ игры. Это ОНИ шлепают друг другу на мундиры новые звездочки героев и ордена.
Хватит врать, а?
Третье событие 2001 года было для меня совсем неожиданным.
Позвонил известный правозащитник Андрей Миронов и предложил поехать в Швейцарию: там будет Тим Гульдеман и представители Аслана Масхадова.
Полетел и потом был вынужден дать подробный отчет в газете.
Пять лет назад в Хасавюрте был подписан договор между воюющей Чечней и воюющей Россией. Одним из тех, кто способствовал этому миру (именно ему принадлежала, так сказать, авторская идея), был спокойный, вежливый дипломат из тихой, никогда не воевавшей Швейцарии. В воюющей Чечне я видел машину ОБСЕ. Жалко, тогда не смог поднять руку и остановить ее, как в автостопе, чтобы познакомиться с человеком из далеких Альп и спросить его: а вам-то зачем это нужно?
Этот человек — Тим Гульдеман, руководитель миссии ОБСЕ в первой чеченской войне.
Мы встретились в конце августа 2001-го, в Швейцарии, на берегу Женевского озера, в «Горном доме» — знаменитом европейском миротворческом центре.
Сидели за столиком маленького горного ресторанчика, откуда открывался ошаленный вид на Альпы: снежные вершины, предгорья, покрытые густым лесом, ущелья и долины. Картинка, знакомая до боли.
— Да, как в Чечне… — согласился Тим.
Как в Чечне…
Сегодня Тим Гульдеман — посол Швейцарии в Иране, но шестнадцать месяцев, проведенных в Чечне, — самое яркое, по его словам, впечатление жизни.
Он представлял ОБСЕ в Чечне в самое напряженное время. Он привел воюющие стороны к Хасавюртовским соглашениям, которые одни считают трагической ошибкой, другие — преступлением, третьи — предательством, четвертые — вынужденной необходимостью, пятые — единственным шансом на пути к миру. В Чечне, по его словам, он оказался совершенно случайно: в то время руководителем ОБСЕ стал министр иностранных дел Швейцарии, а Тим был чуть ли не единственным сотрудником МИДа, хорошо знающим русский язык.
— Эта случайность выбора мне потом здорово помогла: мне было легче вести переговоры, потому что я ничего не знал о прошлом каждой из сторон. Все для меня были одинаковыми, а не хорошими или плохими.
В Грозном шли бои — миссия ОБСЕ сидела в Москве, но, посовещавшись, решила перебраться в Чечню.
— Вы увиделись с Дудаевым?
— Нет… Он уже погиб. Я встретился с Яндарбиевым… Мы с ним говорили очень долго, и, наконец, он сказал, что готов встретиться с федеральной стороной. Я понял, что это шанс, и тут же полетел в Москву.
— К кому?
— К Вольскому… Он сразу организовал мне встречу с Черномырдиным. И тогда мы очень быстро подготовили встречу в Кремле…
— Какие были ваши первые впечатления от российских руководителей? Они были готовы к миру?
Или вам пришлось их уговаривать?
— Они искали выход из тупика, они хотели закончить военные действия… Я просто вовремя появился… И если я помог организовать эту встречу, то лишь потому, что уже до этого получил согласие чеченской стороны на переговоры. Черномырдин меня спросил: «Если будут какие-то договоренности с Яндарбиевым, его военные руководители ему подчинятся?» Я вернулся, нашел Масхадова, задал ему вопрос Черномырдина. Масхадов мне тут же ответил: «Да, обязательно… С Басаевым тоже не будет никаких проблем…» Я понял, что Масхадов очень заинтересован в мире.
Потом были бесконечные ежедневные переговоры, которые Тим Гульдеман вел между Москвой и Грозным. Потом — Хасавюрт.
— Как военные вас воспринимали? Как помеху? Как союзника? Как третьего лишнего в Чечне?
— С Тихомировым было труднее… Но за этим процессом стояли политики, а не военные… Военные были не очень довольны, но так бывает во всех войнах, когда политики начинают мирные переговоры в разгар войны.
Уже там, в Чечне, Хасавюртовские переговоры никак не могли начаться: никто не знал, где именно они должны происходить. Лебедь ждал чеченскую делегацию в Хасавюрте, а чеченцы — совершенно в другом месте.
Лебедь — мне: «Ну, где ваши чеченцы?» Я: «Они вас ждут в другом месте…» Он: «Ищите и привозите их сюда». Я: «Тогда дайте мне вертолет…» Я добрался до Масхадова, привез всю делегацию. Начались переговоры… Я видел, как хотелось Лебедю очень быстро достигнуть положительных результатов…
— Скажите, слово «независимость» было главным для Яндарбиева? Или можно было как-то обойти этот термин?
— Конечно, для него это слово было главным… Но… Но я старался говорить с чеченской стороной о реальном решении… Ясно было, что вопрос о независимости ставить сейчас нельзя… Кроме того, я же представлял ОБСЕ, а все мировое сообщество, за исключением талибов, считало, что Чечня — это часть Российской Федерации.
После президентских выборов в Чечне, когда на пресс-конференции Тим Гульдеман публично огласил позицию ОБСЕ, Яндарбиев выгнал его из республики.
— Выгнал? — удивился я. — Впервые слышу!
— Да, это было в январе 97-го… Уже прошли выборы президента, которые выиграл Масхадов, но его официальной инаугурации еще не было. В Грозном меня вызвал министр иностранных дел Чечни и сообщил, что я объявлен персоной нон грата и должен покинуть Чечню в течение двух часов. Я ответил: «Но обычно на это дают 24 часа!»
— А он?
— Нет, чтобы через два часа вас в Чечне не было! Не было, так не было. Поехал в Назрань, к Аушеву… Он мне сказал: «Когда Масхадова официально объявят президентом, вместе вернемся в Грозный…» И на инаугурации — она происходила в Назрани — Масхадов официально пригласил меня вернуться в Чечню.
— Как вы думаете, Тим, Хасавюрт не стал ли ошибкой? Был ли тогда другой вариант?
— Ну, вариант был: продолжение войны. Такой вариант всегда существует. Но Москва уже поняла, что надо что-то делать, чтобы остановить войну, хотя бы за счет конструктивной неясности…
— Вы когда-нибудь чувствовали, что власти в Москве не хотят вашего присутствия?
— Нет, ни разу… Конечно, это было против всех традиций — участие иностранца в переговорном процессе, но я постарался и, думаю, успел стать полезным. А поскольку я каждый день имел контакты с чеченскими лидерами, они доверяли мне, и в конце концов я смог помочь провести переговоры. Думаю, что в Москве это оценили.