Луи тоже прелесть. Чернокожий крошка с большущими коричневыми глазами, белозубой улыбкой и копной кудряшек на голове. Его темная кожа слегка отливает красным — очень красивый цвет. Он очень мил.

Миссис Коуэн. Ее зовут Делорес, я никогда не называю ее по имени. Она такая хрупкая и слабая. Настолько мила и изящна, насколько огромен Биг Бен. Я представить себе не могу их вместе в постели. Мне кажется, они совсем не занимаются любовью. Я чувствую, что с ней не все в порядке. Она выглядит всегда такой отстраненно-мечтательной. Большую часть времени она проводит у себя в комнате или гуляет по берегу в одиночестве. Одним словом — воплощение печали и одиночества. Временами кажется, будто она проснулась, и тогда ее не узнать. Она вся просто искрится весельем. Тогда она становится похожа на Дженни, которая всегда весела и любит пошутить. Впрочем, у миссис Коуэн такие вспышки хорошего настроения бывают весьма редко и быстро проходят.

Мне кажется, я догадываюсь, почему она такая. Она пьет. Насчет наркотиков не знаю, но пьет она наверняка. Я наблюдала за ней во время той вечеринки, когда приехали Джеймсоны. Весь вечер она не выпускала из рук бокала с вином. А потом, когда мы все находились в комнате для игр, она грохнулась на лестнице и съехала вниз, пересчитав задним местом все ступени. Это было ужасно! Слава Богу, что Луи не видел этого. Он был уже в постели.

Мы все остолбенели. Мне показалось, что она разбилась насмерть. Но прежде чем к ней подбежали, она уже встала сама. Встала с таким видом, будто ничего не произошло. Она рассмеялась, пробормотала что-то о своей неповоротливости, потом прошла прямо к бару и занялась приготовлением очередной порции выпивки. Поразительно! Биг Бен проигнорировал происшедшее, но Дженни и Оуэн явно были расстроены.

Итак, я рассказала вам о Биг Бене, миссис Коуэн, Оуэне, Луи и о Джеймсонах. Пока мне нечего больше добавить. Дженни чрезвычайно напряжена. Она явно нервничает.

Она, как и ее мать, выглядит изящно, но говорит, что если перестанет соблюдать диету и заниматься спортом, то сразу поправится. Оказывается, в детстве она страдала булимией (это когда испытываешь постоянное чувство голода). Тогда же она переболела анорексией и жуткой аллергией на шоколад, который, впрочем, обожает до сих пор.

Как бы там ни было, она мне нравится. И муж ее симпатичный и очень приятный мужчина. Примерный муж и хороший отец. Когда я представляю себе моего отца, мне кажется, что он должен был быть похож на доктора Джеймсона.

Я думаю, Дженни иногда расстраивает его, но он спокойно реагирует на это. Он очень добр к Луи. Луи зовет его доктор Джи.

Что еще добавить? Загар у меня еще не такой, как хотелось бы, зато три сотни долларов я уже заработала. И они в банке.

Зябко. Тихо. Чистые мягкие простыни. Целых полчаса в одиночестве.

Джина Харт повернулась на спину и потянулась. Господи, благослови Дженни. Лежа в постели, она слышала, как кухарка Дженни, Изабель, и ее сын Ондин, молчаливый и угрюмый, возятся на кухне. Как хорошо, что они освободили ее от этих забот.

По ее оливковой щеке покатилась слеза. Так много свалилось на нее. Ей уже сорок. Свадьба, Библия, дети и… конец. Ей стало очень грустно. Прошлое. Мать перед смертью. Друзья. Годы калейдоскопом проносились в ее памяти. Как ни странно, все самые важные события, оказывается, происходили летом. Летом она вышла замуж за Гарри. Летом родился Джереми. Летом у нее случился выкидыш, и тогда же ей сказали, что у нее больше не будет детей. Летом умерла ее мать. Она прекрасно помнила каждое лето своей жизни, каждый свой день рождения в июле.

Прошлым летом она ездила по средам в город на консультации к психиатру. «Плачем по матери» называла она это время. Джереми был в лагере. Гарри большую частью июня — на Мэне. Она возвращалась в безмолвный дом. Никогда еще он не казался таким чужим. Абсолютно пустой, безжизненный. Это было похоже на слежку за самой собой. Одиночество. Пустота. Гробовая тишина. Медленное воскрешение. Она включала душ, вывернув кран до отказа. Это всегда выводило Гарри из себя. После душа она собирала на кровати любимые вещи: игрушки, журналы… Это был ее мир. Она растворялась в этом большом доме. Она была похожа на ребенка, брошенного родителями.

Иногда она просто ложилась на кровать и часами лежала, уставившись в потолок. Воспоминания волнами прокатывались в ее голове. Жаркие волны летних воспоминаний: влажные, тяжелые, размытые образы.

«Почему ты думаешь, что мать тебя никогда не утешала?»

«Почему ты чувствуешь себя такой одинокой?»

«Почему ты думаешь, что мать тебя не любила?»

Множество «почему» возникало в голове, когда она, лежа в кровати, предавалась размышлениям.

«Почему простыни белые?»

Одиночество в полуденный зной. Одиночество и свобода. Иногда она позволяла себе такую роскошь. Как в те июльские среды. Почему? Почему? Почему?

Джина вздохнула. Как тяжело копаться в собственной душе. Мысли начинали путаться в голове. Ее мало интересовало, что про нее говорят. Это было как самоиндульгенция.

Психоаналитики. Что только они ни говорили ей, копаясь в ее чувствах и мыслях! Но прошло уже полжизни, а ключ к разгадке смысла бытия так и не найден. И чем дальше, тем больше путаницы.

Этим летом она решила не прибегать к помощи психиатра. Она сама себе будет врачом. Она имеет работу и знает, как жить. Хотя сейчас она уже не так уверена в себе. А что, если она совсем не такая, какой себе представляет? Как ей жить дальше? Эта мысль напугала ее. Из всех вопросов, роившихся сейчас у нее в голове, самым непонятным был вопрос: какого черта она устраивает сегодня прием? Мисс Совершенство. Конец света! «Может выясниться, что я вовсе не милое создание», — подумала она. Как ни странно, но эта мысль совсем не расстроила ее.

Джина услышала, как Гарри поднимается по ступенькам. Все, время истекло. Возможно, она и правда не покажется бывшей жене Гарри таким уж милым созданием.

Когда Джина и Гарри спустились вниз, за длинным сосновым кухонным столом сидели их приятели — Донни и Дженни, а также Оуэн, Луи и Джереми. Все они весело смеялись, потому что Дженни рассказывала что-то смешное. «Отлично, — подумала Джина. — Дженни сегодня в настроении, мне не придется напрягаться, чтобы развеселить гостей».

Гарри достал из холодильника бутылку хамптонского розового. Гости застонали.

— Ради Бога, папа. Уж не собираешься ли ты угощать наших гостей этим пойлом?

— Посмотрите на него, пятнадцать лет от роду, а уже такой сноб, — сказал Гарри.

Джереми встал, как будто собрался держать речь. Очень торжественно он начал:

— О'кей, ребята. Я хочу кое-что обсудить с вами перед тем, как придут гости. Я уже говорил с Оуэном, и он меня поддерживает. — Взрослые за столом еле сдержали улыбку. Джереми продолжал: — Дело в том, что я хочу сменить имя. И хочу сделать это сегодня вечером, чтобы гости, которые приедут к нам и с которыми я еще незнаком, знали бы мое новое имя.

— И как же ты будешь теперь называться? — Джина сделала глоток вина.

— Я серьезно. И прошу надо мной не смеяться. Это для меня очень важно.

Даже Изабель и Ондин, возившиеся у плиты, навострили уши.

— Приступай, малыш. Мне всегда не нравилось имя Джереми. Это твоя мать настояла. Я-то всегда был против, — подначил его Гарри.

— Дай ребенку наконец высказаться, — подала голос Джина и бросила пристальный взгляд на Гарри.

— Я хочу, чтобы меня звали Твен. Твен Харт. Как Марк Твен. Мне нравится это имя — оно уникально.

— Такого имени нет. Оно выдумано, — сказал Гарри.

— Почему ты так решил, Джер? — спросил Донни.

— В общем, я разработал собственную теорию об именах. Видите ли, имена — вещь достаточно тенденциозная. Родители нарекают нас еще практически до нашего рождения. В принципе они могут нам и подойти. Но иногда они называют нас именами, еще не зная, будут ли они соответствовать нашему образу. Они же не знают, что из нас получится.