— Но ведь это просто смешно, правда? — спросила Линетт. — Эти люди готовы на все, лишь бы привлечь к себе внимание. Подозреваю, что эта особа не остановится ни перед чем.

Внезапно Иэн почувствовал раздражение. Он не сомневался, что Мойда была с ним откровенна, хотя он и не мог согласиться с тем, что она говорила.

— Давай лучше сменим тему разговора, — обратился он к Линетт. — Расскажи, чем ты занималась в мое отсутствие. Ты скучала по мне?

— Очень, — ответила девушка. — Я очень рада вновь тебя увидеть. Даже не предполагала оказаться здесь на этой неделе.

— Ты так мила, Линетт, — нежно произнес Иэн.

Она подала ему руку, Иэн поднес ее к своим губам.

— Ты самая красивая девушка, — сказал он.

Он наклонился и собрался было поцеловать ее в губы, но в этот момент дверь распахнулась и в комнату прошествовала Беатрис. На ней было синее бархатное платье, а на плечи накинуто белое норковое манто. Она выглядела так, как будто только что сошла со сцены, и внезапно Иэн почувствовал восхищение.

Его мать была потрясающей женщиной — это не подлежало сомнению. Она прибыла из Эдинбурга, навела порядок во всем доме, и, несомненно, через несколько минут им подадут превосходный ужин. И несмотря ни на что, она умудрялась выглядеть так, как будто только что вышла из салона Элизабет Арден.

— Не откажусь от коктейля, — сказала Беатрис. — Надо не забыть завтра решить что-то насчет льда.

В этот момент все услышали, как к замку на всей скорости подъехала машина.

— Кто бы это мог быть? — удивилась Беатрис, и рука с бокалом застыла в воздухе.

— Понятия не имею, — ответил Иэн. — Ты кого-нибудь ожидаешь?

В холле послышался чей-то голос; через несколько минут дверь распахнулась, и одна из сестер Росс со смущенным видом, немного задыхаясь, произнесла:

— Герцог Аркрэ, мадам.

Не успела она договорить, как в комнате появился сам герцог. Его редкие волосы торчали дыбом, а водянистые глаза были выпучены, как у рака. Он не заметил никого, кроме Иэна, и в явном возбуждении прошествовал к нему через всю комнату.

— Иэн, старина, — заикаясь, произнес герцог; его слова звучали как скороговорка. — Сразу же отправился к тебе. Нужна твоя помощь! Все пропало… Пришел взглянуть на него, а там ничего нет.

— Что пропало? — спросил Иэн и затем вспомнил. — Только не говори, что голубой вереск.

— Он самый. Исчез. Там, где он стоял, пусто. Я верну его обратно — даже если мне придется кого-то застрелить.

Глава 5

Переодеваясь к ужину, Беатрис слушала болтовню камер-дамы о неудобствах замка.

— Мадам, мне ни разу не доводилось видеть более неуютного места. Цивилизованным его никак нельзя назвать. В былые времена здешние слуги были покладистыми и могли смириться с чем угодно.

Беатрис не обращала внимания. Она привыкла к вздорности Мэтьесон во всех ситуациях, когда приходилось сталкиваться с переменами. Но она была отличной камер-дамой — аккуратной, внимательной к мелочам и хорошей рукодельницей. Кроме того, она служила Беатрис уже десять лет. Неудивительно, что ей позволялось высказывать свое мнение.

— Более того, я сомневаюсь, что ванна мадам будет здесь работать, с этими-то трубами.

Это был удар ниже пояса: Мэтьесон прекрасно знала, что для Беатрис ванна была в числе самых главных вещей в ее жизни. Уже давно она отчаялась найти комфорт в английских ванных — большинство из них она считала грязными и не соответствующими санитарным нормам — и поэтому придумала для себя удобства, которые, однако, вызывали раздражение везде, куда бы она ни отправилась.

Это была надувная резиновая ванна ярко-голубого цвета; в сложенном виде она умещалась в чемодане. От нее ответвлялись в буквальном смысле несколько миль резиновых труб, которые при необходимости можно было протянуть по коридору и присоединить к любому крану с горячей водой. Остальные обитатели дома или гостиницы, где останавливалась Беатрис, спотыкались об эти трубы в коридорах, запутывались в них на лестницах и не могли помыться сами, потому что вся вода из кранов текла к Беатрис. А та с комфортом принимала ванну в своей собственной комнате и в своей элегантной и уникальной ванне.

Беатрис прекрасно поняла из слов Мэтьесон, что камер-дама намеренно высказывала недовольство, чтобы при возможности вынудить ее уехать из замка как можно быстрее. Она заранее знала, что слугам здесь не понравится, и уже ожидала неприятной сцены, когда ее шеф-повар Альфонс увидит кухню. Но все это лишь способствовало тому, что она твердо вознамерилась остаться здесь.

Это упрямство Беатрис унаследовала от отца. Он построил свою железную дорогу, несмотря на огромное сопротивление и вопреки всем мыслимым природным трудностям. Там, где отступил бы любой человек послабее, Зигмунд Стивенсон сжимал зубы и шел вперед. С возрастом ему все больше и больше нравилось проявлять упрямство, и все, что ему доставалось легко, он считал подозрительным. С годами Беатрис становилась все больше похожей на него. Всю жизнь она получала все, что хотела. Все в жизни давалось ей чересчур легко. Она могла заплатить за все, что угодно; очень мало что нельзя купить за деньги. Сам факт, что в связи с наследством возникли проблемы и Иэну требуется подтвердить свое право на титул главы клана и владение замком, сделал последний самым желанным местом во всем мире.

После ссоры с Дунканом Маккрэгганом, когда Беатрис стряхнула с ног пыль фамильной резиденции и, забрав с собой сына, уехала, пообещав больше никогда сюда не возвращаться, она возненавидела Скейг и все, что с ним было связано.

Благодаря женскому чутью ей удавалось отговорить Иэна от идеи съездить в Скейг. Всегда находился какой-нибудь благовидный предлог, чтобы обойти его требование провести в Шотландии хотя бы часть каникул. А чтобы сын не скучал по Скейгу, Беатрис даже арендовала для него охотничьи угодья в Йоркшире.

Но ей было даже невдомек, что в глубине души он по-прежнему считал Скейг своим домом.

Теперь Беатрис была готова забыть свою неприязнь к Скейгу, которую она питала все те годы, что держала сына вдали от этих мест. Она называла замок исключительно «грудой развалин», но когда факт владения ими был поставлен под сомнение, она начала высказывать этой груде камней такую преданность, будто сама была урожденной Маккрэгган.

— Даже не знаю, где бы разместить ваши вещи, мадам, — фыркнула Мэтьесон. — Судя по цвету бумаги в комоде, ее не меняли с незапамятных времен. А в этих старомодных гардеробах, я уверена, моль просто кишмя кишит.

— Тебе следовало захватить дихлофос, — без тени сочувствия произнесла Беатрис. — К ужину я надену синее бархатное платье и горностаевое манто.

— Мех будет весьма кстати, мадам, — мрачно заявила камер-дама. — Здесь просто как в холодильнике.

— Я распорядилась разжечь камины в каждой комнате, — ответила Беатрис. — Вся прислуга прибывает завтра, и я уверена, что и местные тоже помогут.

— Даже если так, то с ними будет больше хлопот, чем помощи, — парировала Мэтьесон, нарочито громко шурша оберточной бумагой в чемоданах, и Беатрис едва ли могла расслышать ее слова.

— Боюсь, Шотландия тебе не по душе, Мэтьесон.

— Шотландия Шотландии рознь, — с укором произнесла камер-дама. — Когда я служила у герцогини Торриш, мы часто останавливались в замках, но там всегда было уютно, и они хорошо отапливались.

— К тому времени, как я закончу обустройство этого замка, в нем будет не хуже, — заметила Беатрис.

Судя по тому, как часто упоминалась ее персона, графиня Торриш была для Мэтьесон образцом совершенства. И все же, по одной только ей известным причинам, Мэтьесон покинула ее и перешла к Беатрис.

— Есть места, которые не выдержат никаких обновлений, — вздохнула Мэтьесон.

— Судя по виду этих стен, они выдержат что угодно, — возразила Беатрис. — Когда у нас здесь будет электричество и центральное отопление, это место станет просто невозможно узнать.