— Свет произошел от света.

И пододвинул штоф «Селигеровской» к себе.

И на выдохе ветра взлетела лиловая занавеска, заоконная крона метнулась в сторону, и прямо к нам за стол влетел подвижный, ослепивший на миг сноп лучей солнца, играючи преобразив весь вздор, еду, посуду, вилки, бокалы в драгоценности. Сидевшие спиной к окошку студенты обзавелись косматенькими нимбами. Скучные герани на подоконнике стали изумрудными. Штора вильнула хвостом, опала, установился нормальный полумрак.

Насчет «Селигеровки» реставратор и просветитель были не прочь. А после дополнительно выяснилось, что в четырнадцатом веке на краешке мыса, на узком наволоке между водой и лесом озерный рыбак Ефстафий Осташко, из кривичей, пришлый невесть откуда, поставил первую в этом крае курную избу, и было это в год одна тысяча триста семьдесят первый, вот и повелось с тех стародавних времен: Осташина слобода, осташи, Осташков. «О! — кое-как расслышал я. — Какой-то Такойтович! Милости просим!» — оказалось, это студент внезапно отвлекся от моего завороженного взгляда и вдохновенной речи просветителя.

— Прошу к нам, — встал и поклонился учитель. — Тут товарищ приезжий, журналист, интересуется как раз по вашу душу. Любопытствует нашенским всем, тутошним. Сюда, к нам, к нам, чем богаты…

Тот — к нам.

— Освежимся! — решительно продолжал учитель. — Нашенским, тутошним, светлейшим. Первая колом, вторая соколом!

Оживились, налили, освежились. Принялись закусывать черным чем-то, пряным, невиданным по вкусу и аромату, тающим, оказалось угорь горячего копчения на ольхе, можжевельнике и листах вишни, «только здесь, спешите видеть и наслаждаться». Представляете себе: выловленная рыбка тут же поставляется на кухню и подвергается спецкопчению полуживой, в герметичном боксе, благодаря этой методике она имеет тающую консистенцию, как нельма, первозданный аромат и оригинальный вкус благодаря ольхе, можжевельнику и листочкам вишни, все вещества в полной сохранности, каждое волоконце, всякая жилочка и плавничок, хрящик и ребрышко позволяют наслаждаться своей индивидуальностью, а уж про полезность можно только песни слагать, гимны петь, ведь ни одна рыба в мире не несет такой уникальной информации, как угорь осташковский!

Пока я постанывал от вкуса, причмокивал, урчал и качал в изумлении головой, краевед рассказал следующее:

— Знаете, что мы кушаем? Единственного свидетеля, единственное доказательство существования Атлантиды!

— Неужели нашлось? — вежливо удивился я, не в силах оторваться от полупрозрачного брюшка рыбины.

— Пятого июня восемь тысяч четыреста девяносто восьмого года до нашей эры метеорит массой в два миллиона раз больше, чем у Тунгусского, со скоростью двадцать километров в секунду врезался в земную атмосферу и взорвался в северозападной части Атлантического океана. Взрыв распорол дно океана, и материк Атлантида сгинул в этом чудовищном провале, теперь на поверхности только вершины его горных цепей, нынешние Азорские острова. Всю эту картину восстановил и точную дату вычислил знаменитый английский физик некто Мук. Эта катастрофа — не какой-то там ничтожный Санторин в Эгейском болоте взорвался, а Атлантида в Атлантическом океане, и люди там были двухметровые, атланты, а уцелевшие атланты передали знания ацтекам и египтянам. И неоспоримое тому доказательство — угри, которых вот едим! Каждый год к устьям рек, что впадают в Балтийское море, подходят огромные стаи маленьких, совершенно прозрачных рыбок, они поднимаются по рекам, живут в них и в нашем Селигере до лет двадцати пяти, а потом уходят в море, местами прямо ползком по земле, болотам, и плывут через безбрежный океан три года к Саргассову морю, там нерестятся, после погибают. Саргассово море теплее всех вод на земле, там даже на глубине километра +20 тепла, масса водорослей саргассов, и самая большая насыщенность кислородом, объяснений этим уникальностям пока нет. Спрашивается, зачем рыбам такая дальняя миграция? Правильнее же будет поставить вопрос так: почему? А вот. Раньше все угри жили в реках и озерах Атлантиды, после катастрофы они не смогли найти родные реки, и, двигаясь дальше, попали уже в устья рек Европы и Америки, в том числе и в Балтийское море, а потом в Селигер-озеро. Мощный и теплый Гольфстрим доставляет к нам миллионы прозрачных маленьких угрей, это миллионолетний инстинкт, непреодолимая и неуничтожимая память хромосом ведет их к берегам родной Атлантиды, которой давно нет, а ведь, обратите внимание, в человеческой истории память о ней не стерлась.

— Осташков тут вместо Атлантиды? И чем больше мы едим угрей, тем больше будем походить на атлантов? Я остаюсь среди вас, я вернусь к вам, друзья-атланты, я не хочу больше никуда, только сюда, к вам.

— Наши рыбаки, каста такая есть, это поставщики двора Его Императорского величества! Каково? А теперь Кремля.

Я внезапно расслабился:

— То-то в Кремле в последнее время сплошь атланты.

Не отреагировали. Да и в самом деле — ну что им, таким цельным, какой-то Кремль дальний, неведомый?

— Безумству храбрых! — воскликнул новый наш собеседник, краевед и патриот. — Новейшая история наша ведь тоже уникальна, редко где так было. Спустя четыреста лет после смерти смиренного трудолюба, рыбака и целителя Евстафия Осташко, какие-то ничтожные четыре столетия спустя, о нас писали абсолютно все столичные газеты и журналы, ставились спектакли, снимались фильмы, власти ставили славный Осташков в пример всем другим городам уездным, а в городском гимне осташей какие были слова, если бы вы только знали какие, спеть хором?

Он утерся, и они выдали:

От конца в конец Росси-ии ты отмечен уж молво-оой…

Из уездных городов Росси-ии… ты слывешь передовой!

Образовалась пауза. Потом пошли еще куплеты, интересные и бодрые.

После пения снова пауза. В ней опять, напоминая о себе и свободе, прошумела листва за распахнутым окном.

Гуднул, обещая скоро причалить и увезти меня теплоходик с озера, невидимый, но уже непреодолимо желанный. Смутные милые улыбки бродили по лицам моих новых друзей. Я, глядя и слушая, повторял про себя слова простодушного гимна, которые никак нельзя забыть, и влюблялся в автора и нынешних исполнителей, особенно в студенточку, которая становилась все более привлекательной, милая моя недоступная, она подыгрывала самодельной мелодии двумя вилками по краю стола, по тарелке, по стакану.

— Да нет, вы не думайте, — сказал учитель, — никакие мы не квасные патриоты, это же все документально и подлинно, наш краевед вплоть до страниц и строчки сверху или снизу помнит, сейчас убедитесь, погодите чуток, если интересно, конечно, интересно, да? Я же со своей стороны что скажу? В нашем городе к 1820 году, к знаменательнейшему моменту посещения его Великим императором Александром Первым появилось такое, о чем другие богом забытые города и городишки слыхом не слыхивали, и мечтать не могли. Больница — раз. С приютом для бездомных. Приют сам по себе. Два. Народное училище, училище духовное, общественные бани, у вас там сейчас есть общественные бани?

— Нет, — сказал я. — Откуда?

— Банк! С филиалом! — со значением подтвердил краевед. — Банк!

— Филиал где? — заинтересовался я.

— А в Твери аж.

— Так что же выходит, головной офис был тут?

— Тут, тут. Бульвары, народный драматический театр, представления и комедии, воспитательные дома, училище для девиц, — кивнул учитель, расправившись, в сторону девицы; студентка заметно плыла и пылала, бисеринки чистого пота на остром носике выделялись, милые такие. Роса на розе? Не, вульгарно. Роза штука вульгарная, и роса на ней глицериновая. А здесь: росинки, носик, пухлые губоньки алые…

— Богадельня и огромный дом милосердия для слепых, глухих, немых и убогих, для всех было место, потому что тогда понимали, что иные рождены быть убогими и сирыми, и не могут себе добыть прокорм, а умереть тоже не могут, потому что Бог им дал жизнь, и только он может отнять ее, стало быть, убогие и немощные должны жить среди нас и мы обязаны помогать им до скончания дней их. Аминь. Кров, пища, все было им. Кроме того, городской сад с разнообразными породами деревьев и садов, то есть цветов, буквально экзотика со всего мира, вот как было! Такими картинами и клумбическими композициями, просто глаз не оторвать, залюбуешься, да, да, залюбуешься просто, невиданные дела! И духовой оркестр в нем, трубы сияют на солнце как солнце, каски, бляхи начищены, бас-геликон бу-бу-бу, усищи вот такие нафабренные, грудь колесом, форму держали, а барышни без ума. И все в кокошниках с жемчугами. А ярмарки, что это были за ярмарки! Сплошное веселье и замечательная коммерция. Фейерверки — до неба! И булыжные мостовые уже у нас были, и самая первая в России, первая и единственная пока, то есть тогда, добровольная пожарная дружина, потому как мы все строили из дерева, хотя и не знали, что такое экология. Воображаете? Никто не знал, а мы знали уже!