Злоба — нормальный ресурс. Бороться лучше всего на ней.

Точно так же как существует ресурс любви. Это когда нога не болит. На этом ресурсе, ясное дело, надо любить.

Я бы запрещал изъясняться матерно всем, кто не умеет, при том, изъясняться сложно. То есть когда образованный матерится, он использует инструмент. Он именно «выражается», вносит дополнительную артикуляцию — на фоне нормально усвоенной нормы.

А когда это делает кто попало, тем паче подросток — он же не умеет по-другому. Скучно это и страшно. Агрессивная манифестация пустоты. «Меня нет, — сообщает пустота, — и вас сейчас тоже не будет».

Я бы лицензию выдавал. На мат. Только вместо пакета справок надо было бы сдать сочинение.

Я бы и пить всем запрещал, кто вежливо не умеет.

Называется: пошла мечтать русская интеллигенция о тысячелетнем царстве добра…

В «конфликте разума и чувства», как ведомо из классических трагедий, должен побеждать долг. Оглядываюсь окрест: классика рулит. Процентах в 70, где такой конфликт оформлен, так или иначе побеждает «долг». Мужик терзается между женой и любовницей, человек терзается между «продаться» и «не продаться» — два к одному на то, что терзания приведут к «долгу». Такая вот моя эмпирия.

На самом деле, боюсь, чаще-то побеждает «чувство». Просто там, где оно побеждает, нет никаких «сомнений», нет «дискурса классического конфликта».

Отсюда рекомендация: если уж дошел до такого дискурса в собственной несчастной голове — сразу выбирай «долг». Все равно скорее всего его выберешь, только пострадаешь сильнее. Ага. Если бы тебе следовало выбирать «чувство», у тебя просто не возникло бы такого вопроса…

Прежде чем поделиться на красных и белых, люди делятся на диких и образованных, перед тем — на умных и глупых, еще перед тем — на плохих и хороших.

«Ага, — скажут мне, — а кто же такие хорошие»? А это которые как всегда. «Поступай, чтобы максима твоих поступков…». Может логика твоих поступков быть логикой всего общества?

В этом смысле «радикальный исламист» — человек хороший. Мне, положим, по шариату противно, но общество по шариату — бывает. Инквизитор — хороший. Либерал — хороший. А кто плохой? «Пацан по понятиям». Мира, состоящего только из пацанов, не бывает.

Основания, по которым выбираешь себе рациональность как ориентир, сами по себе внерациональны. Лучше сказать — дорациональны. Свобода (способность быть творящей причиной самого себя) предшествует разуму. Мы разумны, потому что свободны, и ни в коей мере не наоборот. Так что когда свобода одергивает разум — это, как правило, в его интересах. «Мать сыну плохого не пожелает». Лишь изредка бывают совсем уж чумные матери…

Когда впадал в инфантилизм, говорил: «Вот сойду с ума — и будет мне хорошо, а вы — как хотите». То есть?

1). Решение сойти с ума как вполне разумное (должно быть, с чего сходят, и его «санкция» на то).

2). Решение это — эгоистичное (сойду с ума в своих интересах, прежде всего — в интересах своего кайфа).

3). И все это — инфантилизм. Ибо, прежде всего, бессознательная безответственность.

Люблю неудачников. В точном смысле этого слова: люди, которым просто не повезло, которые достойны большего. Они избыточны — там, где они есть. Большая их часть не влезает в функцию. Они таскают за собой лишние компетенции и качества — как большой неуклюжий хвост… Он им не помогает… Он — мешает проходить в двери.

В моменты гордыни считаю себя, конечно же, таким неудачником.

Но я себе льщу.

Все люди в этом смысле — неудачники.

Какое человеческое содержание говорит: «Ненавижу эту власть»? Или как вариант: «этих чиновников», «этих буржуев», «эту элиту». Негласно принято считать, что вопиет либо жажда социальной справедливости, либо зависть, либо некая их пропорция. Либо хотят стать «властью», и серчают, что там «менее достойные». Либо серчают, что властвуют «не по-людски».

А может быть что-то третье?

Как я могу завидовать? Как я могу завидовать чиновнику, укравшему десять миллионов долларов — если я в принципе не вижу себя чиновником? Я могу завидовать только своим, другой форме жизни — не могу (как я могу завидовать бабе, которую трахает здоровенный негр — если я не баба?).

Приписывать себе повышенный инстинкт справедливости? Полноте… Не выше, чем у других. Спокойно на все смотрящих.

Ни первое, ни второе, ни их пропорция. Иногда мне кажется — это чистая злоба, которую вырабатывает какая-то железа. Но злобу ведь надо канализировать. Не могу же я обратить ее на хороших людей… Как-то не логично… И безответственно…

Коктейль «революционное состояние»: чистая злоба + чистая логика + чистая ответственность. У большинства «революционеров», я так понимаю, коктейли совсем иные… Более душевные… С них — больше трещит на утро башка.

Впрочем, возможно еще одно объяснение — перечеркивающее все остальное. Классовое чувство. Это ни в коем случае не зависть, и не желание справедливости. Это именно активная не любовь живого к живому, но с условием, что видишь и себя, и объект — персонификацией некоторой абстракции.

Но тогда — какого я класса?

Классики его толком не описали.

— Что общего у твоих любимых Пелевина и Гарроса-Евдокимова?

— Ну, — говорю, — ненависть к окружающей действительности…

— Получается, ко мне тоже?

— Ты что — окружающая действительность? Кого ты окружаешь-то?

— А что такое — «окружающая действительность»?

— То, отчего мы страдаем.

— А конкретно?

— Ну, — впадаю в пелевинщину, — всяк индивид — сам себе пыточная машина. Большая часть в нем — это пыточный механизм. И в обществе. Чего там любить? Любить можно то хиленькое, что в нем пытается.

— Почему хиленькое?

— А будь оно сильное — кто бы его посмел?

— А как его именно?

Тут я чувствую кризис, и посылаю. К первоисточнику.

В каждом убийстве мерцает элемент самоубийства.

И онтологически: сознание дано в единственном экземпляре, но не может существовать на единичном носителе, и уничтожение иного носителя — покушение на себя.

И экзистенциально: уничтожить мир, или уничтожить себя, или уничтожить часть мира — проявление схожего: порвать договор о существовании тебя с миром.

И социально: убийц было принято убивать.

В некоем смысле убийцы — менее решительные самоубийцы.

Одно и то же «порядочный» может решить убиением себя, «живучий» — своего ближнего, а «последовательный» — грохнет массу народа, и себя под конец: например, Гитлер.

Довелось мне как-то увидеть чудо. Девочкам и мальчикам возраста младших классов надевали черную повязку на глаза. Давали случайную книжку, открытую на случайной странице, и дети читали. С той же скоростью, что обычно. Складывали паззлы. Рисовали. Повязка была честной, я проверял.

Меня заверили, что по той же методе — видят внутренние органы, видят на расстоянии. Мысли вот только не читают.

В том месте, где это делали, сие звалось — «открытие биокомпьютера». Слышал, что схожие штуки делали военные медики, звалось это по-другому, и было засекречено. А там, где я был — заходи, кто хочешь, смотри: наши веселые будни.

Посмотрел я чудо — и что?

И ничего.

Жить мне по-другому не сталось. А ведь была, наверное, точка бифуркации — можно было увлечься. Начать чего-то копать в себе, и выкопать. Примерить черную повязку со временем, щеголять. Стать этаким недосверхчеловеком.