Пётр Муратов

ВСТРЕТИМСЯ НА «СКОВОРОДКЕ»

(воспоминания о Казанском университете)

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВСТУПЛЕНИЕ

ВОСПОМИНАНИЕ ПЕРВОЕ

   «Человечный человек» и идейная наковальня университета

ВОСПОМИНАНИЕ ВТОРОЕ

   «И всё кругом колхозное, и всё кругом – моё!»

ВОСПОМИНАНИЕ ТРЕТЬЕ

   Как я нарушал государственную границу, или «наши люди» всюду

ВОСПОМИНАНИЕ ЧЕТВЁРТОЕ

   Месть неудачливого ухажёра

ВОСПОМИНАНИЕ ПЯТОЕ

   Памяти Ирины Мисюровой

ВОСПОМИНАНИЕ ШЕСТОЕ

   Как я работал лесником

ВОСПОМИНАНИЕ СЕДЬМОЕ

   Как я защищался

ЭПИЛОГ

Моим  одногруппникам   Андрею Ширшову,  Елене Ильиной,  Ирине Скипиной,  Валерии Бойко, Татьяне Клоковой  посвящаю

Я – довольно типичный представитель поколения, чья юность и молодость пришлась на 70-е и 80-е годы минувшего века. Уроженец Казани, выпускник Казанского университета, ныне живущий в Сибири и ностальгирующий по родному Татарстану. Однажды я почувствовал неодолимую тягу рассказать о своей студенческой молодости. И вот пишу, что к этому подтолкнуло?

Известно: «времена не выбирают, в них живут и умирают…» Поэтому описать своё студенчество – значит описать своё время. Тем более, пять моих студенческих лет выпали на самую последнюю пятилетку «развитого социализма». Менее чем через год после окончания мною университета начнется горбачёвская перестройка, которая похоронит под собой и страну, и строй, затем последуют годы «ельцинских реформ». События тех времён широко растиражированы и общеизвестны. А ведь непосредственно предшествовавшие им годы, наречённые «застойными» и отчасти попавшие в некоторый информационный вакуум, были очень насыщенны и значимы, во многом предвосхитив и обусловив события, последовавшие за ними.

Последним и решающим аргументом, заставившим меня напрячь память и взяться за перо, послужил рассказ Андрея Ширшова, моего лучшего друга, единственного однокашника, связавшего свою жизнь с педагогикой. Оказывается, нынешние школьники свято убеждены, что в нашу молодость, которая пришлась на время «мрачного тоталитаризма», ничего светлого, интересного, содержательного и позитивного не было и быть не могло. Вы согласны? Я − нет! И хочу доказать, что это не так.

Да и просто захотелось вернуться в ту пору, рассказать о времени «из времени» – ведь я в какой-то мере остался в тех годах. И, похоже, буду «проживать» их всю жизнь. Столько воды утекло после окончания звонкого времени студенчества… Но память не подёрнулась пеплом забвения. В памяти остались какие-то туманные ретроспекции и ассоциации, обрывки воспоминаний, отзвуки песен, смеха или грусти, голосов, звуков того удивительного времени… Даже выражения лиц на чёрно-белых фотографиях той поры другие.

И если кто-то из современников, ознакомившись с моими воспоминаниями, скажет: да, это – мы, это – про нас, буду счастлив. Итак…

Вот опять я «еду» на учёбу со своего Танкодрома на шестом или восьмом троллейбусе мимо исчезнувшего ныне Питомника, что был напротив Танкового училища и ВДНХ, где мы, школяры, бегали на лыжах на уроках физкультуры. Обширные земли, на которых когда-то подрастали саженцы горзеленхоза, застроены ныне внушительными зданиями государственных учреждений и депо метрополитена. «Мелькают» перед глазами переименованные ныне в Эсперанто и Петербуржскую улицы Жданова и Свердлова. От Суконной Слободы, сохранившей в те годы облик столетней давности, деревянно-резной, патриархальной и захолустной, с яблоньками во дворах и классическими бабушками на скамеечках, сегодня остались лишь несколько каменных зданий и церквей да название станции столь непривычного для меня казанского метро.

Вокруг устоявших строений-реликтов Суконки принято решение застраивать освобожденные площади модными нынче новоделами, стилизованными под XIX век. Да и троллейбус, издававший характерный поющий звук, по этим улицам больше не ходит.  От перекрестка улиц Артёма Айдинова и Петербуржской, вдоль фасадов невысоких домов, стилизованных под Питер, и далее по Баумана, протянулась пешеходная зона. А на месте «круга» с диспетчерской, где когда-то разворачивался «рогатый», стоит модерновый «Гранд отель Kazan», тянущий ввысь свои многочисленные этажи.

Закрываю глаза и мысленно выхожу на конечной остановке «Площадь Куйбышева – Кольцо», и, пройдя мимо большой невысыхающей лужи, взявшейся «по берегам» зеленью, на том месте, где с недавних пор сосредоточенно размышляет о судьбах человечества бронзовый Гумилёв, ныряю в проходной двор. Да-да, того длиннющего, изогнутого, бывшего некогда доходным домом здания, выходившего одной стороной на Кольцо, бывшую Рыбнорядскую площадь, а другой, с аркой противоположного выхода со двора – на неказистый приземистый кинотеатр «Вузовец». И если «Вузовец» почил в бозе ещё в бытность мою казанцем, то доходный дом, в проходном дворе которого всегда витал характерный запах старины, отхожих мест и щей, приказал долго жить уже без меня. На его месте, на Кольце, сверкает огнями и роскошью современный торговый центр «Кольцо» с огромным, натурально гранёным кольцом на крыше.

Перейдя улицу Пушкина у «Даров природы», я, поднявшись по мощённой булыжником университетской горке, вхожу в старинный двор Альма-матер – мне, постоянно куда-то опаздывающему, зайти в главное здание было ближе именно со двора. По левую руку оставалось небольшое двухэтажное белое, строгое зданьице в стиле классицизма, где на втором этаже, на кафедре почвоведения, «грыз» гранит наук корефан Олег-Насибулла. Мы его называли «почвоедом» или «почвогрызом». Не упомянуть это здание невозможно, потому, что оно – самое, не побоюсь сказать, знаменитое в Казани. На восьми пролётах между окнами первого этажа – восемь мемориальных плит: «В этом здании»… Создал основы теории органической химии Бутлеров, синтезировал анилин Зинин, открыл сорок первый химический элемент «Рутений» Клаус, творили знаменитые химики Флавицкий, Зайцев, Марковников и Арбузовы, отец и сын. С лихвой для небольшого флигелька, не правда ли?

Охватив взглядом полукруглое здание анатомического театра мединститута с выложенными на фронтоне золочёными буквами  «Hic locus est ubi mors gaudet succurrere vitae» («Это место, где мёртвые помогают живым»), я пробегаю через довольно запущенный и неухоженный, в те годы, весь в тени от огромных вековых деревьев университетский двор. С другой его стороны, от входа во двор с улицы Ленина, ныне Кремлёвской, всё моё студенчество простояли машин двадцать марки «ГАЗ-66» с пассажирскими будками. Что они там делали, кому принадлежали, почему так долго стояли, я так и не узнал – привык, стоят себе – значит, так и надо.

И, распахнув дверь, по крутым с поворотом направо ступеням поднимаюсь наверх, вдохнув лёгкий запах химреактивов, просачивавшийся из-за двери, ведущей в подвал научной лаборатории кафедры физиологии растений. К гардеробщице Нурие – то ли вечернице, то ли заочнице, не помню, и дальше до аудиторий с высоченными старинными, часто лепными потолками. К овладению науками готов!

Казань-Казань… Казань семидесятых и восьмидесятых. Разлитая в воздухе патриархальная провинциальность, приправленная лёгким восточным колоритом. Смешение архитектурных стилей и укладов жизни, контраст импозантности дворянских, купеческих кварталов города и захолустья трущоб слобод и околотков, зачастую близко соседствовавших друг с другом в самом центре города. Ширь волжского разлива и простор акватории казанского речного порта со снующими туда-сюда «ракетами», «омиками» и «мошками», пахнущими соляркой. Отдающая сероводородом жаркими летними деньками водяная гладь Нижнего Кабана и захламлённый, поросший камышом узкий Булак – протока от озера к Волге.