– А у меня на Урале жена и сынишка остались. Сергуня. Забавный такой. На прошлой неделе три годика ему исполнилось. Как они там без меня?..

Иванов хотел еще что-то сказать, но Семен поднес палец к губам, строго взглянул на него. Тот понял без слов, и сам стал прислушиваться.

Издалека донеслась немецкая речь, затем послышались одиночные выстрелы. Немцы, как будто, сначала шли в их сторону, а потом куда-то свернули.

Бондаренко и Иванов решили, что на этом участке только немецкие патрули, и условились переходить линию фронта под покровом ночи.

Терпеливо ожидали, когда стемнеет, но, когда начало темнеть, через каждые пятнадцать минут немцы стали запускать осветительные ракеты. Их мертвенно-бледный свет освещал участок, намеченный ими для перехода.

– Карнавал не прекратят до утра, поползем по-пластунски в перерывах между запусками ракет, – предложил Бондаренко. – Иного выхода нет.

Иванов согласно кивнул.

– До чего же обидно, товарищ сержант. Столько прошли мы с вами, осталось всего пустяк, каких-нибудь пятьсот метров, а тут сиди, любуйся на их фейерверк.

– Терпи, Николай. У нас задание особое.

Время перевалило за полночь, а немцы все запускали и запускали осветительные ракеты. Бондаренко решительно сказал:

– Пошли!

Перебежали дорогу, залегли в бурьяне.

Взлетело сразу несколько ракет. Подождав, когда они, опускаясь, станут затухать, истекая уже неяркими искрами, Бондаренко и Иванов, пригнувшись, кинулись вперед. В этот момент вдруг стало светло как днем: немцы почему-то опять запустили ракеты.

Застрекотали автоматы. Пули проносились над самой головой, косили бурьян.

Бондаренко подполз к товарищу.

– Жив?

– Пока жив, товарищ сержант, а что будет дальше, не знаю.

– Дальше все будет хорошо. Только больше выдержки.

Когда стрельба прекратилась и ракеты потухли, сержант приказал:

– Двинулись!

Минут пять кругом было спокойно. А потом сзади раздался лай собак, топот и крик: "Рус, сдавайся!"

– Сволочи! – вырвалось у сержанта. – Обнаружили все-таки гады!

Выхватил из кармана гимнастерки пакетик с донесением Млынского, вложил его в портсигар, сунул портсигар Иванову.

– Передашь в штаб армии, портсигар – Наташе, там ее адрес.

– Товарищ сержант!..

– Приказываю! – строго сказал Бондаренко. И ласково: – У тебя жена, Сережка, а я пока холостой. – И опять строго, чуть не крича: – Выполняй приказание!..

…Начальник штаба армии генерал Ермолаев, прочитав донесение Млынского, закидал Иванова вопросами об отряде, Млынском, сержанте Бондаренко. Как только упомянул Бондаренко, Иванов торопливо вытащил из кармана брюк портсигар.

– Извиняюсь, товарищ генерал. Сержант просил переслать Наташе. Девушка такая у него есть. Любит ее больше жизни своей. В портсигаре ее адресок. Очень прошу выполнить его просьбу… последнюю, может быть. Отличный человек Семен Бондаренко! Меня спас, а сам…

Генерал открыл портсигар, прочитал записку, взволнованно спросил:

– Вы уверены, что Семен убит?! Уверены?!..

– Последнее, что я слышал, товарищ генерал, – взрывы гранат…

5

Полковник Глобке вышел из кабинета фон Хорна красный, расстроенный. Таким тоном командующий разговаривал с ним впервые.

Так обращаться с ним, опытным офицером рейха! Да, он долго трудился на незаметных должностях, но честно. Восточный поход принес ему повышение: тут же получил назначение на должность начальника оперативного отдела штаба армии. А тут…

Отправляясь на Восточный фронт, Глобке рассчитывал на быстрое продвижение в чинах и званиях. На первых порах, казалось, фортуна улыбалась ему. Генерал фон Хорн встретил благожелательно, все это время обращался с ним корректно, более того – с подчеркнутым уважением, ставил нередко в пример штабным офицерам, иногда даже баловал ценными вещичками из награбленного. Все это поднимало его авторитет в глазах сослуживцев-завистников. Постепенно Глобке уверился, что он незаменим. С подчиненными все чаще и чаще разговаривал грубо и нагло, зато по-прежнему заискивал перед офицерами, имевшими влиятельные связи в Берлине. Когда из рук фон Хорна получил орден – черный железный крест со свастикой в центре, счел свое положение окончательно упроченным и возмечтал о генеральском звании. Во время недавней служебной поездки в Берлин сшил генеральскую форму и не расставался с ней. Несколько раз примерял ее, позируя перед зеркалом. Это создавало ему хорошее настроение.

Денщик полковника, фельдфебель Кранц, знал об этой слабости своего начальника, по секрету рассказал о ней друзьям, которым доверял, как себе. Те, в свою очередь, не устояли перед искушением и шепнули своим самым верным друзьям. Вскоре об этом знали в штабе все. Одни посмеивались за спиной будущего генерала, другие еще больше стали побаиваться его.

Между тем дела в армии, которой командовал фон Хорн, складывались неважно. Она несла большие потери в людях и технике. Ее наступление замедлилось, а затем приостановилось.

Фон Хорну звонили из штаба фронта, из ставки самого фюрера. Требовали одного: сломить сопротивление красных! Наступать! Наступать! Генерал отчитывал командиров дивизий, ругал штабистов, рисковал собою, появляясь в самый разгар боя на передовой, а дела не улучшались.

К неудачам на фронте прибавились новые неприятности: в городе, где он разместил штаб своей армии, кто-то почти ежедневно стал убивать офицеров и солдат. В разных концах города возникали пожары, взлетали на воздух военные объекты. По утрам обнаруживали расклеенные на заборах листовки с призывом – мстить фашистским оккупантам. С каждым днем листовок становилось все больше, и даже в центре города.

Начальник гестапо Бельке ежедневно проводил массовые облавы, пытаясь выявить подпольщиков. Повешенных на городской площади снимать не разрешал, и снимали их только тогда, когда надо было вешать других.

Но убийства офицеров и солдат даже участились. Фон Хорн вынужден был отдать приказ: ночью в одиночку не выходить на улицу. Через несколько дней после этого приказа на окраине города, примыкавшей к лесу, был убит сам Бельке, а с ним несколько его телохранителей.

– Это – партизаны! – вскипел фон Хорн, – Я им покажу!..

"Временные, непредвиденные трудности", как любили говорить гитлеровцы в первые месяцы войны, столкнувшись с неожиданным для них яростным сопротивлением Красной Армии и населения, заметно отразились на штабной жизни. Фон Хорн задержал представления к очередным офицерским званиям, к наградам. Это отодвигало мечту Глобке стать генералом уже в этом году.

"Что за идиотский приказ! – злился Глобке. – Почему он, начальник оперативного отдела штаба армии, правая рука начальника штаба, должен заниматься операциями против партизан? Это дело карательного органа – СД, тайной полевой полиции – ГФП, полицейских. Армия не должна распылять свои силы на войну с партизанами. Их не хватает и в войне с Красной Армией, оказавшейся такой фанатической!.."

Прежде всего Глобке отлично понимал, что в войне с партизанами ни званий, ни наград не получишь.

"В чем закон наступления? – размышлял он. – Закон подготовки наступления гласит, что на направлении главного удара надо быстрым маневром сосредоточить превосходящие силы, вплоть до создания десятикратного превосходства. Но этот же закон совершенно не действителен в операциях против партизан. Заметив сосредоточение войск, партизаны рассеиваются и затем просачиваются сквозь боевые порядки, как вода сквозь решето. Концентрированный удар наносится в пустоту. До наград ли и до новых званий, если немедленно начинают поиски виновного? Тут уцелеть бы!.."

Знал полковник Глобке, что так же смотрят на операции по уничтожению партизан и войсковые командиры.

И другое осложнение – с отчетностью. В оперативных сводках победы всегда слегка преувеличивались во всех звеньях. Так, ротный сообщал завышенные данные о потерях противника, штаб батальона округлял в большую сторону ротные цифры, в полку торопились обозначить захваченными как можно больше населенных пунктов, в дивизии округлялась линия фронта, обозначались достигнутыми рубежи, которые еще оборонялись противником. В реляциях дивизии всегда подчеркивалось, что окруженные части Красной Армии уничтожены полностью.