Теперь нужно было, как сказал Изотов, делом загладить свою вину, и Витя старался изо всех сил. Единственное, что было ему под силу, — стоять вахту наблюдателя, и он стоял ее за себя, за Бородачева, за других товарищей, если они разрешали.

Для Вити любимым местом отдыха стал красный уголок. Там в черной рамке висел портрет командира «сто двадцать первого» катера, и под ним надпись: «Товарищ! Будь таким, каким был комсомолец Тимофеев!» Подолгу стоял Витя перед портретом, смотрел на спокойное лицо Тимофеева и думал: «Он и мертвый защищает Родину». Даже ту минную банку, на которой погиб Тимофеев, назвали его именем.

Моряки заметили Витино старание и поняли, что мальчик взрослеет и не хуже их теперь понимает, как обязан выполнять свой долг советский человек.

Однажды на рассвете, когда вся команда была на палубе, к трапу подошел незнакомый человек. Он поздоровался с Бородачевым, который протирал пулемет, и спросил:

— Главный-то кто у вас будет? Мне его увидеть бы.

Агапов, стиравший тельняшку, сполоснул руки и подошел.

— Слушаю вас. Я командир катера, — сказал он.

— Тут дело такое вышло… Я, значит, рыбак… Ну, вчера с вечера пошел разные снасти ставить, а сегодня дай, думаю, загляну в воложку. Заглянул, а она там лежит.

— Кто она? Мина?

— Кто ее знает… Вода-то спала, воложка обмелела, ну и лежит она, значит, на сухом месте. Большая дыра сзади.

— Мина это, товарищ мичман! — вмешался Бородачев. — Сердцем чувствую — мина! Заложить под нее подрывной патрон и бабахнуть! Красота!

— Ишь, умный какой! Привык бабахать! — заворчал Трофим Федорович. — Я так думаю, товарищ мичман, что осмотреть ее надо и сообщить начальству. Ему виднее, что с ней делать… «Бабахнуть» и дурак сможет. Ее, может, разбирать будут. Разрешите сходить взглянуть?

Мичман Агапов долго не думал: любая мина является ценной находкой для минеров. Фашисты устанавливали в минах различные приборы. Хотя по внешнему виду все мины и походили одна на другую, но каждая из них таила в себе, как говорили минеры, свой собственный секрет. Одна могла пропустить над собой семь кораблей и взорваться только под восьмым, другая становилась опасной через несколько суток, а третья боялась света. Вот поэтому и были созданы специальные партии для разоружения мин, вот поэтому и нельзя было мину «бабахнуть», как предлагал Бородачев.

— Хорошо, Изотов, идите. Возьмите с собой Иванова и идите. Но помните, что копаться в мине запрещаю! — решил мичман.

Витя еще не видел ни одной мины, ему так хотелось пойти с минерами, что он почти закричал:

— И я с ними, товарищ мичман!

Агапов строго посмотрел на юнгу, потом перевел взгляд на Изотова и сказал:

— Под твою личную ответственность, Изотов.

— Есть взять юнгу под собственную ответственность!

К воложке подошли на лодке, а потом долго еще брели по лужам, в которых испуганно металась рыбешка, оставшаяся здесь после спада воды.

Наконец вышли на сухое место. От жары ил потрескался, и казалось, что здесь все дно выстлано плитами, щели между которыми забыли замазать.

— Вот она, — сказал рыбак, вытягивая руку.

Впереди, метрах в ста, лежал металлический цилиндр, облепленный илом. С одной стороны он закруглялся, а с другой — виднелась дыра, словно кто-то сорвал там донышко.

— Мина… Парашютная, — сразу определил Изотов. — Вот в этой дыре парашют и лежал… Ну, спасибо, товарищ, за сообщение. — И он двумя руками стиснул руку рыбака. — Эта штука нам здорово пригодится. А теперь идите: посторонним здесь быть запрещаю.

Моряки остались один. От волнения у Вити пересохло в горле. Он думал, что сейчас Изотов скажет: «Отдыхать сюда пришли или что? Марш к мине!»

Страшновато… Если она пароход пополам разваливает, то что от человека останется?

Изотов осмотрелся и сказал, кивнув в сторону песчаного бугра, видневшегося вдалеке от мины:

— Сидеть там и носа не высовывать!

— Товарищ командир отделения, — начал минер Иванов и замолчал под суровым взглядом Изотова.

— Чего тебе?

— Разрешите — я?

— Это по каким соображениям?

Иванов замялся, потом махнул рукой и выпалил:

— Так я же один на белом свете, а у вас пятеро!

— Во! — ткнул в него пальцем Изотов. — Во! Поэтому ты и будешь сидеть за бугром!.. Какой ты работник, если у тебя такие мысли?.. Вот ужо вернемся на катер, так я из тебя дурь выбью!.. Марш оба в укрытие!

Спрятавшись за бугром, Витя следил за Трофимом Федоровичем, который, тщательно осмотрев свои карманы, вынул из них все железные предметы, аккуратно сложил их в бескозырку, спрятал ее под куст и лишь после этого пошел к мине.

— Зачем он так делает? — почему-то шепотом спросил Витя.

— Опасно… Мина магнитная и от железа взорваться может.

— Тогда зачем же он пошел? Ведь есть для этого специальные команды? Пусть мина лежит до их приезда.

— Хорошо, если долежит… А вдруг сама взорвется? Вот срисует ее Трофим Федорович, запишет, где и что расположено, тогда с другими минами легче будет… А вообще, отстань ты от меня со своими вопросами!

Издали мина казалась маленькой, а сейчас, когда к ней подошел Изотов, видно, что она больше его.

Страшно, должно быть, около такой штуки, а Изотов устроился рядышком и рисует, пишет, заглядывает в дыру, измеряет что-то и снова рисует, снова пишет.

Скорей бы он кончил свою работу…

На другой день мину разобрали, увезли, и снова жизнь потекла однообразно.

Но вот настал последний день ремонта. Завтра ходовые испытания — и все! Снова начнется траление, пойдут бои с самолетами, и, конечно, не в одиночку, а вместе с другими катерами, со всем отрядом, бригадой, флотилией.

С книжкой в руках сидит Витя у пулемета. Конечно, читать на вахте нельзя, но ведь взглянуть-то в книжку хоть на минутку можно? Да и вахта сейчас не очень ответственная: полдень, крутом свои люди.

Однако солнце светит так ярко, что на страницы книжки, белые-белые, больно смотреть. На заводе обеденный перерыв, и кажется, что все кругом погрузилось в сон. Даже ни одна собака не лает в поселке на берегу. Из кубрика доносится позвякивание ложек и мисок. После обеда Захар придет сменить Витю, и тогда можно будет выкупаться, немного полежать в тени и почитать.

Витя взглянул на часы, прикрепленные к стенке рубки. До конца вахты остается всего несколько минут. Но как они медленно тянутся!

На берегу стоит береза. Под тяжестью сережек ее ветви опустились, и кажется береза усталой, измученной, сонной. Витя смотрит на нее, старается отыскать хоть что-нибудь новое, интересное, но все уже знакомо. И белый ствол с черными пятнами, и зубчатые листья, и вырезанное на березе сердце, пронзенное стрелой.

Вдруг между ветвей мелькнула черная точка. Еще, еще… В маленькие просветы между ветками почти ничего не видно, и Витя выскочил на берег. Сверкая крыльями, к заводу шли вражеские бомбардировщики. Витя научился безошибочно узнавать их по силуэтам, по гулу моторов и крикнул:

— Воздух! Воздух!

Вытирая ладонью губы, вылетел из кубрика Захар и, даже не взглянув на небо, вскочил на надстройку, зарядил пулемет и лишь после этого посмотрел на Витю.

— Вон! Пятнадцать «лапотников»! — ответил Витя на его немой вопрос.

«Лапотники» — фашистские пикировщики. У них колеса закрыты обтекателями, и поэтому кажется, что, ноги — шасси — засунуты в боты или большие лапти.

Катер готов к бою: на рубке установили ручные пулеметы, а Изотов, ругаясь, снимает с плиты кастрюли. Все, как обычно, но сразу чувствуется, что чего-то не хватает. Сегодня катер приготовился к неравному бою, и все это понимают. И не потому, что самолетов пятнадцать. Бывало и так, что катер успешно отбивался и от двух десятков самолетов. Но сегодня катер лишен своего главного преимущества — быстрого хода, резких поворотов почти на месте — и вынужден стоять неподвижно, как мишень на полигоне.

Вот поэтому и хмурится Агапов, косясь на щель, вырытую на берегу. Что делать? Он старший и должен принять решение, единственно правильное решение… Одному неподвижному катеру не отбиться от пятнадцати самолетов. Может, убрать, спрятать людей в щель? Притаиться и молчать? Переждать в укрытии бомбежку?.. А как бы в этом случае поступил капитан-лейтенант Курбатов?