— Ти русский поганий женщин. Я тебе есть плятить, а ти с моих колено… раз-раз — на шея к первой дрянь, — и с размаху ударил ее по лицу.

Аришка взвыла и умоляюще вскинула глаза на гестаповца.

— Господин кавалер!

Но Зюсмильх ни на что не обращал внимания. Он сидел и что-то шептал, уставившись взглядом в свои ладони, почти сплошь покрытые засохшей кровью. Рыжеусый выхватил из рук Аришки бутылку, но офицер с гитарой, пораженный выражением лица Зюсмильха, тихо сказал:

— Оставь. Пусть пьет. Видишь, сумасшедший.

Он выбил пробку и поставил бутылку на стол. Зюсмильх залпом выпил стакан. Всхлипывая, Аришка подала на тарелке хлеб и кусок колбасы.

— Вы уж, господа кавалеры, без ссоры… Я для господ охвицеров безотказная. А к ним побежала — гляжу, зазяб. Сердцем-то я рыхлая, с чувствием…

Не закусывая, Зюсмильх выпил еще стакан. Очки его запотели. Сняв их, он близоруко оглядел офицеров и Аришку и одним выдохом проговорил:

— Молчит!..

— Кто? — спросил офицер, сидевший на кушетке.

— Она.

Зюсмильх положил на стол руки ладонями вверх.

— Это вот… ее кровь.

Рябое лицо его побелело и вроде как будто меньше стало от внезапно расширившихся глаз, плечи судорожно перекосились. Он схватил бутылку и, запрокинув голову, прильнул к горлышку.

— Умеет пить! — одобрил рыжеусый.

Когда в бутылке осталось меньше четверти, Зюсмильх отнял ее от губ, отдышался и долго сидел, не шевелясь, точно прислушиваясь к тому, что делалось у него внутри.

— Нет, и это бесполезно. Все бесполезно!

Он швырнул бутылку на пол. Осколки брызнули во все стороны, и лужица водки потекла под босые ноги перепуганной Аришки.

— Глаза!..

Лицо его стало еще белее, и от этого отчетливее обозначились яминки оспы.

— Синие-пресиние… — прошептал он трясущимися губами, — и горят… Сама молчит, а глаза…

Он ударил кулаком по столу.

— Обманул нас всех фюрер! Никому не уйти живыми из этих снегов!

Офицеры переглянулись, и рыжеусый настороженно покосился на Аришку, которая полудремала на кушетке, облокотившись на валик и бесстыдно оголив ноги. От Зюсмильха не ускользнуло оживление на пьяных лицах офицеров, и губы его скривились.

— Можете донести! Я не возражаю. Еще можете сказать Ридлеру — он давно допытывается — это я сообщил командованию, что никаких красноармейских десантов в наших лесах не было. Зачем? Хотел стать на его место здесь, а теперь… О нет, боже избави!

Он замолчал, уже не видя ни комнаты, ни своих слушателей, ни дремавшей Аришки. В мире были только он и она — Волгина, вернее ее глаза, и холод, страшный холод в его груди.

Он знал, что эти глаза читают каждую его мысль, знают его тайное желание бежать немедля к себе в Германию, в свой Берлин. И он знал также: это не поможет! Они пойдут за ним всюду… Отыщут его на родной Фридрих-штрассе, найдут и на чердаке и в подвале… Они неотступно следят за ним.

— Вот они! — заорал он исступленно и вытянул перед лицом руку, точно защищаясь. Взглянув по сторонам, прижался к спинке стула. — И здесь… И здесь… Синие-синие… Горят, а в груди от них холодно, лед. А за ними — опять… другие глаза… О, чорт! — Голос его хрипел, лицо перекосила судорога.

Рыжеусый отодвинулся от стола, Аришка в испуге отбежала к двери, а спавший на полу офицер изумленно приподнял голову.

В комнате раздался мелодичный звон. Он дошел до сознания Зюсмильха, и гестаповец осмотрелся. На стене, над кушеткой, в ряд висели восемь стенных часов. У всех ритмично покачивались маятники. Одни часы били просто — звонкими ударами, другие — с музыкой.

Аришка с довольной улыбкой любовалась своим приобретением. На всех часах стрелки показывали одинаковое время: ровно час.

— Меня ожидают, я ведь только на минутку вышел — воздуха свежего глотнуть, — словно пробуждаясь, пробормотал Зюсмильх. — Надо итти…

Поднимаясь, он оперся ладонями о стол и задел вилку. Несколько минут смотрел на нее тупо, как загипнотизированный, потом взял.

— Я… выколю их! — услышали офицеры его жаркий шепот.

Оставив на столе фуражку, он пошел к двери — медленно и так тяжело, будто ноги сопротивлялись и приходилось затрачивать громадное усилие, чтобы приподнимать их от пола.

Аришка преградила ему дорогу.

— Господин кавалер! Вы забыли уплатить за литровку… Простите… И вилочку, может, оставите? Я женщина бедная… Меня сам господин Ридлер знает. Нельзя обижать…

Словно автомат, который по своей воле не может ни остановиться, ни свернуть в сторону, Зюсмильх толчком плеча заставил ее попятиться к двери. Она хотела разреветься, но, увидев, как судорожно он стискивал вилку, в страхе прижалась к косяку. Зюсмильх прошел мимо.

Аришка обиженно всхлипнула. Дружно, точно марширующие солдаты, маятники часов отсчитывали секунды. Из сеней слышны были спотыкающиеся шаги Зюсмильха.

— Сумасшедший, — облегченно сказал рыжеусый. Офицер с гитарой, наливая в стакан водку, посочувствовал:

— Хоть и ненавижу этих молодчиков, а надо отдать им должное — работа тяжелая.

— И наша нелегкая, — сквозь зубы отозвался рыжеусый. Он пил водку маленькими глотками и с отдышкой, словно глотал льдинки.

— Ушел, — тихо проговорил его собутыльник, услышав, как хлопнула калитка. Он пнул ногой Аришку, собиравшуюся присесть на кушетку.

— Ходи к чорт!

…Засовывая в карман вилку, Зюсмильх отошел от калитки всего несколько шагов и, удивленный, остановился: навстречу ему мчалась конница.

— Скорее! Скорее! — слышалась яростная команда. Позади конницы показалось орудие, за ним еще одно.

Зюсмильх успел прижаться к забору, иначе конная лавина смяла бы его. Кони замелькали перед глазами темными пятнами, в лицо пахнуло ветром и снежной пылью. «Мост… Залесское горит… Большие Дрогали…» — вспомнились ему слова секретаря Ридлера, и он только сейчас понял их смысл.

— Господин лейтенант!

Зюсмильх повернул голову и увидел рядом с собой солдата-эсэсовца.

— Разрешите доложить. Вас срочно… Приказ господина Ридлера о партизанке Волгиной…

— Короче, — устало оборвал его Зюсмильх, глядя вслед промчавшейся коннице. — Какой приказ?

Солдат перевел дух.

— Приказ у его превосходительства полковника Корфа, господин лейтенант.

— Хорошо, — сказал Зюсмильх и, закурив, смотрел на спичку, пока она не потухла, потом вздохнул и зашагал к переулку, выходящему на центральную улицу.

Полковник был у себя. Он стоял за столом и, прижав к уху трубку, яростно жевал губами.

По вошедшему в кабинет Зюсмильху скользнул мутными глазами и отвернулся; бешено забрызгал слюной в трубку:

— Возьмите войска… расквартированные… в Больших Дрогалях — это последние? Что? Да! Да! Так и скажите: приказал полковник Корф.

За перегородкой зазвонил телефон.

— Алло! — нервно и зло вскрикнул там голос дежурного офицера. — Что? Я уже сказал вам: ни-ка-ко-го господина Ридлера здесь нет! В Залесском? Ка-а-ак? В форме наших солдат? А? Да мне… пусть хоть в чортову шерсть обрядятся — меня не касается. Да! Насколько мне известно, господин Ридлер с войсками выехал на мост. Свяжитесь с Головлевом.

— Уфф… — опускаясь в кресло, выдохнул полковник. — Звонки и звонки… Налет на строительство… Одиннадцать селений в огне… Все войска подняты на ноги…

— Мне нужен приказ фон Ридлера, господин полковник, — сказал Зюсмильх.

Глаза полковника уставились на него тупо, как два стеклянных шарика, густо запотевших и разрисованных красными жилками.

Зюсмильх повторил. Корф вытащил из-под чернильницы лоскуток бумаги.

— На!

Опять зазвонил телефон. Полковник и Зюсмильх переглянулись, но звонок не повторился: вероятно, телефонист включил по ошибке и тут же выключил.