Мы с Вандой оказались на самом верху, среди телег, катапульт и множества сложенных палаток, оставленных солдатами прямо на земле. Отсюда я мог наблюдать, как всадники-гельветы бросились в атаку на позиции римлян, даже не дожидаясь подкрепления в лице пеших воинов, которые находились довольно далеко от места, где должно было состояться сражение. Цезарь отдал своей кавалерии приказ атаковать нападавших. Звуки рогов превратили приказы военачальника в сигналы, понятные всем солдатам. Едва услышав эти команды, всадники-эдуи, служившие в кавалерии Цезаря, ринулись наперерез гельветам. Но гельветская кавалерия превосходила их численностью и двигалась столь плотными рядами, что эдуи при виде этой живой стены остановились и были буквально сметены. Тех, кому посчастливилось уцелеть, охватила паника, и они попытались спастись бегством. На лицах «зеленых» новобранцев были написаны страх и смятение. С ужасами войны они были знакомы только понаслышке, по рассказам ветеранов. Сейчас же они оказались в совершенно незнакомых им землях, среди враждебно настроенных племен и, стоя на вершине холма, ожидали атаки тысяч варваров, не знавших страха перед смертью. Кельтов становилось все больше. Через несколько часов все пешие воины из обоза гельветов должны были достигнуть долины у подножия холма. Казалось, что нам навстречу движется река, превращающаяся на некотором расстоянии от первых рядов римских легионеров в безбрежный океан.
Цезарь решил действовать, не медля ни секунды. Он велел слугам увести свою лошадь и всех лошадей своих офицеров. В очередной раз проконсул решил поставить на карту свою жизнь. Его безграничное честолюбие не позволяло ему признать превосходство соперника и уйти с поля боя. Любое сражение превращалось для Цезаря в битву не на жизнь, а на смерть, в которой он должен был победить или умереть. Вот как он относился к войне. И от своих легионеров проконсул требовал того же. Ни один офицер, центурион или простой солдат не имел права даже думать о бегстве. Все, независимо от чина, должны были подвергать себя одинаковой опасности. Я, Ванда и Криксос уселись на телегу, груженную обтянутыми кожей мягкими тюками, и, затаив дыхание, следили за происходившим внизу. Слева от нас собрались несколько сотен погонщиков, которые заключали пари, делали ставки и, похоже, относились к предстоящей битве так, словно это было всего лишь представление, устроенное невероятно богатым патрицием. Среди них оказались также несколько рабов, которые открыто обсуждали возможные пути для бегства на случай, если римские войска потерпят поражение.
— Римляне! — закричал Цезарь так громко, что его наверняка услышали даже легионеры, стоявшие в самых дальних рядах. — Солдаты! Вы видите перед собой потомков тех варваров, которых мы разбили под Массилией! Это разбойники, которые несут с собой только разрушения и горе, где бы они ни оказались. Но что еще хуже, они кичатся своими гнусными выходками. Раз уж мы сегодня должны с ними сразиться, значит, такова воля бессмертных богов. Они, и только они, предопределяют наши судьбы. Боги решили, что мы должны наказать варваров. Римляне! Легионеры! Мы обязаны гордиться, ведь именно нас избрали боги, чтобы нашими мечами поставить гельветов на место и решить их судьбу! Сражайтесь, солдаты! Убейте столько варваров, сколько сможете, и заберите себе сокровища гельветов, о которых слагают легенды! Это золото по праву принадлежит вам! Бейтесь с дикарями, легионеры! Заслужите уважение ваших центурионов. Проявите бесстрашие и отвагу, чтобы вас уважал сам Цезарь. Рим смотрит на вас. Пусть же начнется сражение!
Послышался оглушительный рев. Легионеры кричали что было духу, чтобы подбодрить самих себя и побороть собственный страх. Вновь и вновь они приветствовали Цезаря и восхваляли Рим. Солдаты стояли плечом к плечу, стараясь поддержать друг друга, а кельты, собравшиеся у подножия холма, начали странное представление. Один из них — явно принадлежавший к знатному роду — стал между строем гельветов и римлян, разделся донага и начал выкрикивать оскорбления в адрес врагов, предлагая кому-нибудь из офицеров сразиться с ним в поединке один на один. Если бы я записывал все его слова, которые остальные воины-кельты сопровождали язвительным смехом, то наверняка смог бы составить небольшой словарь, содержащий самые разнообразные названия фекалий человека и множества животных. Но ни один из центурионов не отвечал на брошенный вызов.
Четыре легиона, выстроенные в три расположенных друг за другом ряда, не двигаясь с места, наблюдали за обнаженным кельтом, осыпавшим их оскорбительной руганью. Кавалерия, состоящая из всадников-эдуев, тем временем отступила по приказу Цезаря. Он уже не доверял им, увидев, как те обратились в бегство. Гельвет, не оставивший на себе совершенно никакой одежды, стуча кулаками в грудь, проклинал легионеров, всех их родственников, предков и потомков. Наконец, он повернулся к римлянам лицом и начал мочиться. Когда же кельт повернулся задом к наблюдавшим за ним легионерам и присел на корточки, его сразила стрела, вонзившаяся между лопаток. Еще несколько знатных гельветов сорвали с себя оружие, кольчуги и одежду, чтобы, выйдя вперед, также начать осыпать римлян оскорблениями и проклятьями. Они кричали во все горло, размахивали руками и, очевидно, никак не могли понять, почему легионеры вели себя как последние трусы. Что толку от победы, одержанной исключительно благодаря подлости и разным ухищрениям? Римляне отказывались вступить в честную битву! Они думали только о победе, совершенно не заботясь о том, каким образом она будет одержана. Наконец, один из центурионов, стоявший во втором ряду, не выдержал. Он выбежал вперед, показывая, что готов сразиться с кем угодно один на один. Ряды гельветов встретили его поступок громкими одобрительными криками. Кельты, успевшие сорвать с себя всю одежду, уже хотели начать спор, чтобы выяснить, кто из них будет удостоен чести драться с римлянином, когда из рядов гельветов вышел еще один совершенно обнаженный воин. Когда он оказался примерно в пятнадцати шагах от центуриона, в коридоре, разделявшем боевые порядки противников, римлянин принял защитную стойку и вынул из ножен свой гладиус. Широкоплечий кельт огромного роста был вооружен только мечом и боевым топором. В то время как римлянин, плавно двигаясь, менял стойку и выставлял вперед то щит, то гладиус, обнаженный воин бесстрашно шел прямо на своего соперника, который казался карликом по сравнению с ним. Центурион переступал с ноги на ногу, стараясь занять как можно более выгодную позицию к тому моменту, когда кельт окажется на расстоянии удара. Римлянин не забывал и о защите — он был готов в любой момент увернуться от атаки великана. Совершенно неожиданно, приблизившись на расстояние шести-семи шагов, гельвет размахнулся и метнул свой боевой топор, который мгновенно преодолел разделявшее противников расстояние, расколол надвое скутум центуриона, словно пергамент, пробил его кольчугу и вонзился в грудь. Сделав всего лишь два огромных прыжка, кельт оказался рядом с поверженным римлянином, который судорожно хватал ртом воздух, и одним мощным ударом меча отрубил ему голову. Наблюдавшие за этой сценой гельветы разразились торжествующими криками. Великан наклонился, поднял с земли отрубленную голову и, держа ее за волосы, начал крутить над собой, разбрызгивая кровь во все стороны. В то же мгновение целый град стрел, выпущенных лучниками, стоявшими среди легионеров, пронзил тело обнаженного кельта.
Как могли римляне поступить столь бесчестно с тем, кто вышел победителем из поединка?! Гельветы недоумевали, что заставляло их противников вести себя подобным образом — легионеры, словно последние трусы, стояли на месте, подло убив отважного воина и не оставив ему ни малейшего шанса выжить. Конечно, ведь римляне называли это дисциплиной! Сейчас они терпеливо ожидали сигнала рожка, передающего приказ полководца перейти в атаку. Внизу, у подножия холма, все кельты старались оказаться в передних рядах, словно каждому хотелось умереть первым. Они стояли таким плотным строем, что их щиты перекрывали друг друга.