Она постаралась взять себя в руки: мальчик не должен видеть, как его отец занимается любовью с той, кого он только что назвал своей женой...

Неужели это происходило наяву? Те самые слова, что Кадис говорил ей в мае шестьдесят восьмого, в раннюю пору их любви... Неужели он и вправду повторил их своей снохе?

Милостивый боже... Что же это такое? Как это может быть? У нее нестерпимо шумело в ушах, земля уходила у нее из-под ног.

Сара Миллер не могла двинуться с места. Ей одновременно хотелось уйти и остаться. Броситься наутек или ворваться в зал и хлестать обоих по щекам, пока не отвалится рука.

Ее сын не должен знать. Он этого не переживет. Надо что-то делать, надо увести его отсюда.

В коридоре, отделявшем зал от лестницы, появилась дама в костюме Симонетты Веспуччи, знаменитой "Венеры" Боттичелли, со спутником, одетым герцогом Медичи. Заметив Паскаля, они бросились к нему с поздравлениями.

Сара не двигалась. С ее глаз будто упала пелена, и все, что творилось с Кадисом в последний год, внезапно получило единственно возможное объяснение. Все его странные поступки, раздражительность, тяга к виски, исчезновение, отказ от супружеской близости, холодность и тоска. А еще тот странный телефонный звонок. Настойчивость, с которой он убеждал всех отправиться в Марокко, и шутливые перебранки с Мазарин в самолете... Как давно они ее обманывают? ИХ обманывают?

И что теперь делать?

Боль казалась невыносимой. Не такой, как в молодости, когда она легко прощала мужу интрижки на стороне, потому что слишком сильно его любила и вдобавок боялась показаться несовременной. Теперь Сара чувствовала безбрежную тоску, чудовищную усталость от жизни. Пустая и ненужная, словно высохшее озеро, жалкое пугало, выставленное на посмешище. Ей хотелось убить их, выплеснуть кипевшую в сердце ярость, но еще больше хотелось просто сбежать. И позабыть об этой тягостной сцене. Ей было жаль Кадиса, жаль сына, жаль себя саму, жаль эту несчастную глупую девчонку. Она больше не хотела жить. Не хотела оставаться в этом лживом, несправедливом мире. Смотреть, как человек, которого она любила всю жизнь, превращается в жалкого слабака. В существо без чести и совести. В ничтожество. В негодяя. Сара никогда прежде не чувствовала ничего подобного. Ей казалось, словно под ногами у нее разверзлась бездна. И она падает, падает, падает...

Почему время Кадиса текло не так, как ее собственное? Почему? Почему? Почему?

Что она делает в этом бессмысленном мире?

Сара тихонько ушла, пока ни о чем не подозревающие любовники страстно целовались у окна. Паскаль шел ей навстречу. Он уже успел отделаться от назойливой парочки.

— Что-то Мазарин нигде не видно, — пожаловался Паскаль. — По-моему, она нездорова. За ужином почти ничего не съела.

Сара не ответила.

— Что-то не так?

— Я немного устала.

— А Кадис? Я его вообще здесь не видел.

Сара заставила себя солгать:

— Я тоже. Идем. — Она взяла сына под руку и, прилагая неимоверные усилия, чтобы скрыть смятение, повела его к лестнице. — Давай поищем Мазарин вместе. По-моему, она была внизу, в главном зале.

— Мама, я хочу, чтобы ты знала: я самый счастливый человек на земле!

92

В Париж вернулась осень, окрасив в цвет охры мостовые и парки. Уставшие за лето листья падали на плечи погруженных в свои мысли прохожих. Начинался новый годовой цикл, колесо времени катилось дальше. Весь мир кружился в вечном танце под монотонную мелодию. Улицы были те же, что и раньше, владельцы кафе сворачивали летние террасы и вносили изменения в сезонное меню. Студенты возвращались в аудитории, бродяги все так же бродяжничали, редкие радости не могли осилить бесконечную печаль.

Все было кончено.

День свадьбы стал для Мазарин началом черно-белой жизни и прощанием с великой любовью.

Кадис забрал с собой все цвета. Свидание в зале Аллегории Супружества было последним. Мазарин поняла это много позже, когда прошел почти месяц и воспоминания о расставании с художником превратились в наваждение. В ту ночь она стояла у окна, провожая глазами его тень. А он сидел в окутанной туманом гондоле, скользящей прочь по темной глади канала... Бесшумно, точно призрак.

Она вкусила жизни и смерти и, как предсказывал Кадис по дороге из пустыни, навсегда заблудилась между ними. Мелодия, звучавшая в душе Мазарин, затихла, и она не знала, как снова ее пробудить. Почему нельзя жить, как велит сердце? Почему разум не хочет дать ему шанс?

Больше они не встречались.

От Паскаля Мазарин знала, что ее учитель снова заперся в Ла-Рюш и никого не хочет видеть.

После возвращения из Венеции Сара выгнала мужа из дома на улице Помп. Спрятав боль, она ледяным тоном потребовала у Кадиса объяснений по поводу его поведения на свадьбе, а когда тот начал все отрицать, выставила изменника вон.

Кадис ушел молча. Ничего с собой не взял и не ответил ни на один из настойчивых вопросов жены. Холодный, отрешенный, замкнутый, он держался так, будто происходящее нисколько его не касалось.

Тяжелее всего для Сары оказалось то, что Кадис не стал оправдываться. Его высокомерие было решительно невыносимо. Приходилось признать, что все эти годы она была замужем за тщеславным эгоистом, не стоившим ее любви и верности.

Он мог бы, как раньше, сказать, что сожалеет, что сам не понимает, как это произошло, что его попутал бес. Что он запутался, что ему приходится вести двойную жизнь, что под маской знаменитого художника скрывается несчастный, слабый человек. Но Кадис не сказал ничего подобного. Не выказал ни раскаяния, ни сочувствия к ее боли. Его не волновало даже то, что его сын может обо всем узнать.

Было видно, что Кадис не чувствует себя виноватым и ни о чем не жалеет. Если бы он снизошел до уровня простого смертного и попытался все объяснить, Сара, возможно, сумела бы его понять. Но муж смотрел на нее без выражения, словно статуя.

Она отдала бы все на свете, чтобы вернуть прежнего Кадиса, живого человека, который совершал ошибки, был достаточно храбрым, чтобы их признавать, и находил слова для покаяния. Заглянуть в его душу, закрытое от всех герметическое пространство, в существовании которого Сара уже начала сомневаться.

Что проку в верности? Плотская измена еще не самое большое зло. С этой болью можно справиться. Куда страшнее измена другая, та, которую еще называют предательством. К предательству Сара оказалась не готова.

На этом витке жизни спасти их могла только честность. Но Кадис не был честен. Не захотел быть.

Сара Миллер упорно отказывалась говорить о своих переживаниях, хотя встревоженный Паскаль советовал ей обратиться к одному из своих коллег.

Художница заперлась в мастерской наедине со своим горем. Она проводила ревизию собственной жизни, разбирая старые негативы.

Чтобы дать выход печали, Сара решила отобрать снимки той поры, когда ее муж еще звался Антекерой и был нищим художником с улицы Сен-Андре-дез-Арт. Простым парнем, похожим на цыгана, который верил в красивые лозунги и швырял в полицейских булыжники во имя лучшего будущего.

Каждый портрет был вехой их общей жизни. На мгновение прерванный поцелуй с привкусом никотина и жвачки. Дым и мята. Смех и молчание. Вечная "лейка". Последние кадры. Объятия. Радость, звенящая хрустальным колокольчиком. Нежность... Вкус его губ...

А что, если бы они все-таки поговорили? Сумел бы он оправдаться в том, что она видела своими глазами?

Кадис впился в девчонку, словно голодный зверь, он будто лепил ее тело заново.

Нет, Сару он никогда так не любил.

93

Мутноглазый опоздал. Кто-то забрал ларец из церкви Сен-Жюльен-ле-Повр.