— Пришла, чтобы помочь вам одеться к ужину, — сообщила та, пересекая комнату. — Боже, как я рада, что вы вернулись, мисс. Ваша мать никогда не знает, чего ей хочется, заставляет меня бегать кругами каждое утро, готовя ее туалет, а я до сих пор не научилась отличать помаду от белил, румяна от кармина, иногда кажется, что Бог специально создал женщин неприспособленными, чтобы окончательно запутать в этих косметических средствах.

— Не нуждаюсь ни в чьей помощи, Кэрри, я сама многое узнала за последнее время.

— Благодаря моему упрямому братцу, — проворчала Кэрри. — Честно говоря, он дурак — так удачно жениться и в тот же день стать крепостным. Мне даже удивительно, что вы так долго смогли прожить с ним в том доме, но наконец-то вернулись туда, где ваше место.

— Это не мое место, но и с Эштоном тоже не могу быть.

Бетани все-таки не стала возражать, когда Кэрри достала из шкафа платье свободного покроя, сшитое по английской моде, — одно из платьев, которое вполне подойдет к ее располневшей фигуре. Кэрри застегнула ей пуговицы на спине.

— Хочу прогуляться, совершить длительную прогулку и побыть одной.

— О нет, мисс, вам нельзя выходить в такой холод — подумайте о ребенке.

— Передай матери, что мне нездоровится, ужинать не буду.

Через полчаса, тепло одетая, она устремилась прочь от дома, подальше от родителей, жалевших и не понимавших дочь, от мужа, который предал ее. Наступали сумерки. Заходящее солнце бросало розовые и янтарные блики на мягкие сугробы, приглушавшие звуки шагов. В длинных сапогах для верховой езды она смело шагала по сугробам, перебралась через каменную ограду и направилась к дальнему восточному пастбищу. Кругом — тишина и безмолвие, но ей было уютно в этом холодном и безрадостном окружении. Ветер стих, легкие снежинки кружились в воздухе. Бетани решилась на эту прогулку, чтобы избавиться от грустных мыслей, не покидавших ее, но вместо облегчения окружающее холодное безмолвие навеяло еще большую тоску. Все вокруг напоминало о прошлых счастливых днях. Вот пруд, замерзавший каждую зиму, и сколько воспоминаний о беззаботной девчонке, какой она когда-то была и, как нитка иголку, она отпускала Эштона, умоляя его подождать, пока не завяжет шнурки на коньках; он держал ее за талию и учил кататься, а потом предложил бегать на них самостоятельно. Гарри всегда обгонял их, его не интересовала техника движения, он весь отдавался скорости и скольжению. Чаще всего брат оказывался в сугробе, громко хохоча. Вильям и на льду старался сохранить свое достоинство, желая произвести впечатление на девочек. Катался медленно, но по правилам. Те невинные дни ушли далеко в прошлое, как будто их никогда и не было. А теперь Гарри — мятежник, беглец, изгой в собственной семье, не способный содержать жену и ребенка. Письмо Вильяма из Коннектикута прозрачно намекало, что он не изменил своим привычкам, по-прежнему пьет, играет в азартные игры и развлекается с женщинами. А Бетани сделалась женой человека, попавшего в крепостную зависимость к ее отцу; ждет ребенка, которого муж не признает своим. Мог ли кто из них предположить в юности, что произойдет восстание мятежников и разбросает их семью по разным местам; разве могла предвидеть Бетани, что ее ждут такие переживания в любви и испытания в жизни? Она окинула взглядом окружающий пейзаж: прямо впереди, на расстоянии нескольких ярдов, соляной сарай, где они с Гарри часто прятались от нянек и строгих учителей; направо — ущелье, которое ей показал Эштон и где она впервые ощутила блаженство его поцелуя. Послышалось завывание ветра. Бетани остановилась, нахмурившись, — ветер не настолько сильный, чтобы издавать такой жуткий звук. Она снова услышала что-то, похожее на стон, и поняла, что это совсем не ветер. Может, пара котов из конюшни, совершающих вечернюю прогулку? Нет, звук явно напоминал человеческий голос и слышался откуда-то спереди, возможно, из соляного сарая. Неприятное предчувствие охватило ее. Бетани взглянула на небо: розовые и янтарные блики заходившего солнца исчезли, небо потемнело и стало синим; замерцали несколько звезд, скоро стемнеет — нужно возвращаться назад. Но ей снова послышался стон, в котором звучала мольба. Приподняв подол платья, она зашагала через сугробы к сараю. Стоны стали слышнее и прерывались неприличными ругательствами, напоминавшими речь моряков в порту. Затем они сменились мольбами о милосердии.

— Эй, кто там? — крикнула она.

— Кто это? — отозвался голос.

Бетани осторожно приблизилась к сараю, с удивлением заметив, что задвижка на двери новая и закрыта снаружи. Она приложила губы к щели, удивляясь, за что могли посадить человека в такую жестокую тюрьму.

— Кто вы? — спросила она.

— Бетани? — послышался хриплый шепот, в котором звучало удивление и благодарность. — Откройте дверь, Бетани.

Она отступила назад. Голос, произносивший ранее грубые простонародные ругательства, вдруг превратился в знакомый вежливый голос капитана Дориана Тэннера.

— Дориан? Что вы здесь делаете?

— Выпустите меня, и я попытаюсь все объяснить, если не замерзну до смерти.

Неслушающимися пальцами она с трудом выдвинула деревянную задвижку, та упала, и дверь открылась. Растрепанный и дрожащий от холода, Дориан Тэннер, спотыкаясь, вышел из сарая.

— Где я нахожусь, черт возьми?

— В Систоуне. А что с вами произошло?

— Меня похитили эти мерзавцы-мятежники, — ответил он, топая ногами, чтобы согреться. Затем остановился и посмотрел на нее покрасневшими глазами. — Мне давали только хлеб и бренди. — Он с благодарностью взглянул на нее. — Слава Богу, что вы проходили мимо.

Она покачнулась под тяжестью его веса. Сначала Бетани подумала, что капитан настолько ослаб, что не может держаться на ногах, но потом почувствовала, как его руки проникли под ее накидку.

— Там так было холодно, — пробормотал он. — Так холодно. А вы такая теплая, Бетани.

Его поцелуй был мокрым, и от него пахло бренди. Она пыталась высвободиться, но он прижал ее своим телом к стенке сарая. Задыхаясь от борьбы и удивления — как мог английский офицер оказаться в подобном месте, — Бетани не в силах была произнести ни звука. Вдруг мелькнула тень — Дориан, получив сильный удар по голове, застонал и повалился на землю.

Глава 10

Бетани вжалась в стену сарая, крепко зажмурилась, ожидая второго удара, но услышала злорадный смех Эштона.

— Хотя я и зол, но не ударю тебя.

Она открыла глаза, с ужасом оглядываясь на мужа.

— Это ты!

— Знать бы, что ты с таким отчаянием станешь искать своего любовника, — с горечью произнес он, — я рассказал бы о нем утром в летнем домике.

Он с каким-то отчаянием посмотрел на кольцо, которое надел на ее палец сегодня; отвернувшись, поднял Дориана и, сгибаясь под тяжестью его тела, почти не обращая внимания на Бетани, широкими шагами пересек заснеженное поле, уложил его в повозке. Она прибежала следом.

— Что делал Дориан в этом сарае?

— Судя по запаху, пил бренди.

— Это не ответ, — возмутилась она и тут же выпалила второй вопрос: — Куда ты собираешься его отвезти?

Эштон бросил на нее холодный взгляд.

— Это тебе совсем не обязательно знать.

К ее ужасу, он связал Дориану руки, засунул в рот кляп и накрыл толстым одеялом.

— Но он же английский офицер. Необходимо сообщить его командованию.

Эштон снова бросил на нее ледяной взгляд.

— Ты собираешься это сделать, не так ли?

У нее не было времени даже ответить. Она только успела удивленно вскрикнуть, как сильные руки подняли ее и бесцеремонно усадили на повозку. Не давая опомниться, он быстро сел рядом и дернул за поводья — лошадь поскакала легким галопом. Через несколько минут они уже были на темной пустынной дороге, ведущей на север.

— Очень рискованно оставлять тебя здесь, — пробормотал Эштон сквозь зубы. — Ты слишком рьяная тори, чтобы тебе можно было доверять.

У нее кружилась голова от всего, что ей только что открылось: когда-то уважаемый за высокую порядочность, ее муж оказался распутным человеком, отвергшим жену ради куртизанки; чуть ли не клялся в собственном благоразумии и умеренных политических взглядах, а на самом деле помогает мятежникам. В ее сознании не укладывалось, что он, слывший честным и открытым, похитил английского офицера. Гнев лишил ее дара речи, слова не в силах были выразить отчаяние, даже слезы не могли помочь.