Ни единая мысль еще не волновала ее, пробудившуюся ото сна, — только ощущение теплоты руки Эштона, незнакомый и возбуждающий запах его тела, твердость мускулов. Сладко потянувшись, Бетани ступней погладила его ногу; взгляд скользил по груди мужа, поднимавшейся и опускавшейся в ритме глубокого сна; его рука расслабленно лежала на ее плече, загорелые пальцы казались особенно темными по сравнению с ее светлой кожей. Воспоминания о прошедшей ночи вернулись к ней. Эти грубоватые пальцы научили ее тому, чего она никогда не знала, воспламенив неведомые ранее чувства. Высвободив руку из-под простыни, она погладила его мускулистый торс; тело мужа возбуждало ее: прошедшая ночь оставила в ее теле сладкую боль, и снова появилось желание испытать ее в полной мере. Он пошевелился, пробуждаясь от ее прикосновений. Бетани приподнялась на локте и с улыбкой наблюдала, как приоткрываются его веки. Его рука потянулась к ее подбородку.

— Научись заворачивать и продавать эту улыбку, — произнес он хриплым ото сна голосом, — и ты станешь очень богатой женщиной.

— Я уже богатая женщина.

Его охватила дрожь.

— Не собираюсь оспаривать, что ты женщина. — Свои слова Эштон подтвердил поцелуем, пробудившим в ней острые желания, жаждавшие удовлетворения, — она стала ласкать его; ее руки, несмотря на неопытность, знали, как доставить ему наслаждение; его тело пробудилось так стремительно, что у нее голова закружилась от ощущения собственной власти; с ее губ сорвался стон, когда жар его желания успокоил ее боль и прогнал опасение, что ее стоны могут быть услышаны в конюшнях, — все исчезло, ей лишь хотелось проводить в его объятиях долгие часы. Но он быстро поцеловал ее и поднялся из постели. Казалось, его мысли заняты чем-то другим.

— Останься, — умоляюще просила она, намереваясь продлить его прикосновения. — Еще только начало рассветать.

Натянув бриджи, он взглянул на нее через плечо.

— У рабочего человека нет времени прохлаждаться в постели.

Его слова больно резанули ей слух, напомнив, что она вышла замуж за человека, который не может позволить себе подниматься тогда, когда хочет. Она поспешно встала и принялась одеваться.

Эштон плеснул воду из таза на лицо и грудь, капли воды расплескались по завиткам волос груди, остановившись у кожаного ремня брюк. Бетани украдкой наблюдала, как он надел через голову рубашку, мускулы играли на его груди; затем натянул чулки и сапоги, рубашку перепоясал шерстяным витым поясом — обычный процесс умывания и одевания показался ей замысловатым и чарующим танцем. Выражение ее лица рассмешило его.

— Вы удивлены, миссис Маркхэм?

Щеки ее вспыхнули.

— Для меня это все так ново.

Губы его крепко сжались, на подбородке появилась соблазнительная ямочка.

— Замужество скоро покажется тебе очень утомительным.

— Ты хочешь заставить меня пожалеть о содеянном, — неожиданно резко выпалила она. — Но я не пожалею, а намерена и стану тебе хорошей женой.

Губы его дрогнули, но он не улыбнулся.

— В самом деле? Ну что ж, очень хорошо. Мне предстоит долгий рабочий день. Для начала следовало бы позавтракать.

Уловив вызов в его глазах, Бетани расправила плечи и прошагала мимо него на кухню. Чувствуя на себе его взгляд, взяла наполненный еще вчера чайник и поверила его над очагом, затем расшевелила угли и добавила дров. Поднявшаяся зола попала на рукав чистого платья и даже в нос, вызвав непроизвольное чихание. Ее нервы напряглись, она побежала в кладовую, открыла и заглянула туда, не зная, что делать дальше.

Эштон хрипло рассмеялся, увидев ее смущение.

— Ты, наверное, удивилась, обнаружив, что завтрак по мановению волшебной палочки и на серебряном подносе не появился у твоей постели?

Холодная дрожь прошла по ее спине.

— Меня поражает одно, Эштон. Почему прошлой ночью ты был таким внимательным и деликатным, а сейчас ищешь повод обидеть меня?

Глаза его сузились.

— У брака есть свои приятные стороны с поцелуями и стонами в темноте. Жизнь вместе — это не только супружеская постель.

Она опустила ресницы, чтобы он не заметил боль в ее глазах.

— Я твердо решила быть тебе хорошей женой. Но для этого мне нужна твоя помощь.

Эштон шумно набрал воздух.

— У меня слишком мало времени, чтобы учить тебя семейной жизни.

Сняв с крючка высокую шляпу, он надел ее и направился к двери.

— Можешь не готовить сегодня завтрак, — проговорил сухо и вышел, взяв с собой спаниеля. Бетани стояла в дверях, прислушиваясь к звуку мужниных шагов и наблюдая, как его широкая спина скрывается в предрассветной мгле. Прислонившись к косяку двери, она вдыхала утренние ароматы трав и морского воздуха, ее сердце переполняла любовь к Эштону и боль из-за того, что она не знала способов подступиться к нему.

Бетани не стала предаваться грустным размышлениям. Часы показывали шесть утра, когда она появилась в дверях кухни большого особняка в неловко повязанном фартуке и с развевающимися волосами, — повар Дадли изумленно принялся накручивать усы, две служанки, прикрыв рты руками, о чем-то перешептывались.

— Мисс Бетани? — осведомился Дадли. — Чем обязан этому удовольствию видеть вас так рано?

— Дадли, научи меня готовить. — Усы удивленно зашевелились на худощавом лице повара. Бетани попыталась изобразить улыбку. — Я не шучу, — она блеснула глазами на перешептывающихся служанок. — Мое положение изменилось. Мне нужно научиться самой готовить.

— Даже не знаю, с чего начать, мисс…

— Зовите меня миссис Маркхэм. Уверена, что до вас уже дошли сплетни. — Ей стало весело. — Вообще-то, теперь можно называть меня просто Бетани — между нами нет никаких формальностей. Так как же приготовить ужин мужу?

Таким образом, если раньше Бетани задумывалась над изречениями Евклида, а ее ум был забит философскими премудростями, то теперь следовало запомнить, как приготовить тесто, чтобы испечь хлеб, и ощипать цыпленка. Занятия в колледже никогда не утомляли ее так, как наука Дадли. После обеда она побежала в свой домик, твердо решив приготовить свой первый ужин.

Эштон, не доходя до своего дома, удивленно замедлил шаг — из окна проникал аромат жареного цыпленка, сразу вызвав чувство голода. На крыльце его поджидал Глэдстоун, прижав уши и виляя хвостом. Пес стремительно влетел в распахнутую хозяином дверь дома. Эштона поразила открывшаяся перед ним сцена: маленькая гостиная сияла чистотой, деревянный диванчик украсило стеганое цветное одеяло; на камине — ни единой пылинки; на полке, в углу, появилась ваза с первоцветом и душистым горошком; половики выбиты, пол выметен, лампы приобрели первозданный вид, освободившись от сажи и жира. Затем его взгляд переключился на кухню. В отличие от непривычного порядка в гостиной, здесь царил невероятный хаос: домашняя утварь хранила следы пшеничной и кукурузной муки; еще больше изумляла печь, где все имевшиеся у него сковородки и кастрюли кипели и брызгались жиром; на кухонном столе грудилась посуда, лужица черной патоки, стекая с него, смешивалась с мукой, рассыпанной по полу. Бетани на разделочной доске сражалась с головкой лука, стараясь мелко его нарезать и держа нож, как топор. Ей мешали распущенные волосы, небрежно завязанные на затылке; время от времени она откидывала их со лба перепачканной в муке рукой. Эштон кашлянул. Жена обернулась. Он с трудом подавил смех, увидев ее перепачканное мукой лицо.

— Привет, детка, — с невольной теплотой произнес он. — Вижу, ты вся в работе.

— Да. — Она отложила в сторону нож и вытерла руки о перепачканный фартук. — Ужин почти готов, — и снова быстро принялась за дело, взяла лук и направилась к печи. Прежде чем он успел предостеречь, ее рука схватилась за горячую крышку. Вскрикнув, хозяйка-ученица выронила ее на пол — лук просыпался в огонь, а обожженные пальцы инстинктивно потянулись ко рту. — Ты не против, — спросила она, дуя на пальцы, — если цыпленок обойдется без лука?