Но вот именно в тот день — нашло. Можно даже сказать — нахлынуло. Предстартовое волнение, не иначе. Или призовой, за отличную маршировку, компот… А беда заключалась в том, что туалет у нас был на улице. Причем весьма и весьма далеко, на самом отшибе, в кустах у забора. То есть, с одной стороны, понятно, не у столовой или «линейки» его учреждать — но с другой… В обычные дни Володя нам, ничтоже сумняшеся, ставил ведро на ночь — нет, а что, да, настоящие каратисты тоже писают. Но, ясное дело, ни о каком «ведре» в день Комиссии речи быть не могло.

— Лёх! Лёх! — шепотом позвал я Кузнецова, на всякий случай не открывая глаз, а то вдруг зайдут в этот самый миг. И кратко изложил ему суть проблемы.

— Ну, в ведро сходи! — так же шепотом из-под закрытых век ответил мне куратор.

— Так нету ведра сегодня… — напомнил я.

— Ну не знаю. Терпи тогда. Можешь терпеть?

— Пока могу. Но недолго еще. До подъема сколько?

— Не знаю. Может, полчаса. А может, и час. Легли недавно ведь.

— Полчаса протерплю. А час — точно нет…

Минуло еще около тридцати колов напряженнейшего внутреннего времени. Две тысячи ударов сердца. Может даже, две с половиной. Вожделенного горна на «подъем» все не было. Я снова позвал пионера Кузнецова:

— Лёх, все… совсем кранты.

— Ну, сходи в туалет. Не обоссаться же тебе теперь, — посоветовал мне попечитель.

— Сходи со мной, а? — взмолился я.

— С ума сошел? А Комиссия? Засекут — обоих из лагеря выпрут. А мы сегодня с Анькой целоваться вечером договорились в кино. Не-а. Иди один.

Ну в самом деле. Не это же самое, как Алексей и сказал.

Судорожно путаясь в штанинах, я кое-как оделся — и пошел.

Территория, вылизанная нашими стараниями, выглядела особенно пустынно. Полуденная тишина была гнетущей. Короткими перебежками, согнувшись и озираясь из-за естественных укрытий, я тенью скользил в требуемом направлении. И вот уже заветный голубой домик — на расстоянии одного, последнего рывка…

Как любят говорить спортивные комментаторы: «Именно этих голов (очков, секунд) ему и не хватило на финише…» В данном случае — не хватило нескольких метров, и, осознавая, что вот уже реально ФИНИШ, я пристроился у какого-то чахленького деревца.

Разумеется!!! Ну разумеется, ровно в этот самый миг из домика выплыла Комиссия в своем самом полном составе. Ряд косвенных признаков свидетельствовал, что голубое строение она навещала не только лишь с инспекционными целями, но и по прямому назначению. Настрой Комиссии после теплого приема был благостным. Пиджаки расстегнуты, галстуки ослаблены, и верхние пуговицы рубашек распущены тож. Впереди, судя по всему, довольно вышагивал самый главный Комиссионер, остальные почтительно семенили чуть сзади. В ужасе, не зная, что и делать, я попытался было, не дожидаясь естественного окончания процедуры, запихнуть свое небогатое хозяйство внутрь. Остальное тоже сжалось и скукожилось в предчувствии самого наихудшего. «Из лагеря выпрут… отцу на работу сообщат… жизнь кончена…» Но неожиданно…

— Вот! — неожиданно радостно воскликнул Самый Главный. — Вот! Я же тысячу раз говорил Пахомову (начальник лагеря. — Прим. авт.)… Все хорошо — но перенеси же ты туалет поближе к корпусам!!! Ну как можно заставлять детей ходить в такие /…/ («глухое, заброшенное место», пер. с рус. — Прим. авт.)!!! Вот видишь — и парнишка даже не успел добежать… Куда ему — тут и взрослый-то еле дойдет. Ты ведь не успел, да?

— Не успел… — сдавленно просипел я в ответ.

— Ну, а я что говорю… Сейчас еще раз обращу на это его драгоценное пахомовское внимание. Ты из какого отряда, малыш?

— Из тринадцатого… — на всякий случай соврал я. Ну, не «соврал»… не сказал всей правды.

— Ну, беги в отряд. Отдыхай, до подъема еще полчасика…

Не знаю, конечно… но, думаю, это сам знаменитый «Ояма» и был. Ну а что — может же он проходить сквозь стены, а значит, и вообще свободно перемещаться если не во Времени, то в Пространстве — уж точно. А самое весомое доказательство — настоящий Мастер никогда не ударит первым. Тем более — слабого. И вообще сделает все, чтобы избежать драки.

Потому что самое главное — это Справедливость.

Ояма (черный пояс)

А потом произошло главное, можно даже сказать «знаковое» событие, окончательно расчертившее нашу смену на «до» и «после». Один мальчик, дай ему бог здоровья, заболел корью, а может быть — краснухой, и весь наш отряд во избежание и в целях профилактики переселили в «карантин»…

«Карантин» в нашем случае являлся огороженным пространством где-то на самом краю «территории», и проживали мы теперь не всем скопом, а автономно, в строительных вагончиках на две комнатушки по четыре человека в каждой. С персональным, между прочим, ватерклозетом. Нудные общелагерные мероприятия типа утренних и вечерних «линеек», физзарядок и прочего были для нас отменены, столовались мы теперь после всех остальных, поднимались утром не по горну, а исключительно по желанию и настроению — в общем, наступил натуральный рай на земле! Разумеется, все с удовольствием предались своим излюбленным формам проведения свободного времени, благо было теперь его хоть отбавляй.

Например, пионеру Виктору Мальцеву, записанному в кружок авиамоделирования, руководитель кружка лично доставил несколько сборных моделей на выбор. После чего рукастый Виктор, немного покумекав и слив детали в одну, явил нам хоть и абсолютно социалистически некорректный, но великолепно исполненный макет истребителя «Мессершмитт Bf.109». Пионер Макаров провернул удачную сделку с охранявшими наш лагерь солдатиками внутренних войск, обменяв им щедрую родительскую посылку, — и теперь после приема пищи, практически не таясь, покуривал в беседке овальные папиросы «Полет». Пионер Алексей Кузнецов с пионеркой Анной Козловой в своих отношениях дошли до того, что… впрочем, докладам Алексея мы не доверяли полностью, так как уроки общения с Фиолетовым явно не прошли для него даром. Сам Фиолетов тоже был в ударе: ночные истории его раз от раза леденили кровь все сильнее, мы с ужасом прислушивались к звукам, доносившимся из индивидуальной канализации вагончика, и… в общем, повторюсь, но туалет рядом был очень и очень к месту. И так далее.

А самое главное — теперь-то вожатому Володе уже никак было не отвертеться от своих обещаний касательно «каратэ». Времени было предостаточно, начальство к нам заглядывало редко, а и правду сказать — вообще не заглядывало, если не считать дежурной врачихи, навещавшей нас по утрам с целью поиска сыпи на «прессе»… но сыпи не было, потому что «пресс» мы качали регулярно, понимая, насколько значим «пресс» для каратиста. Посреди «карантина» имелась даже подходящая гладкая площадка размером как раз с хорошее «татами». И однажды…

— Хорошо, — сказал Володя, — завтра. После завтрака отдохнете, чтобы пища улеглась, — и начнем.

— Завтра! — хором закричали мы. — Завтра! И тут же принялись с удвоенной энергией «набивать» костяшки пальцев о бетонную и асфальтовую поверхность. Даже пионер Макаров по такому случаю выбросил бычок и пообещал никогда больше не возвращаться к этой вредной привычке. Завтра…

Вечером мы идеально провели «отбой» и улеглись ровно в десять часов, дабы ничем не расстроить нашего грядущего сенсэя и не дать ему ни единого шанса придраться и под надуманным предлогом отменить Первую тренировку. После чего Фиолетов веско сказал:

— Ладно, хватит разговоров. Пора «вызывать». Я у баб и зеркало уже взял… (Ха-ха… «бабы»… десятилетние… смешно теперь и сказать! — Прим. авт. )

И в чем-то Александр был, безусловно, прав. Уснуть сразу в такой момент и впрямь было бы проблематично.

Знаете, что такое «вызывать»? Нет? Эх, чувствуется — не бывали вы в лагере…