— Спасибо, Станислав Семенович, за содержательную беседу. Ваша незаурядная жизнь так богата событиями и фактами, что мы не сумели обсудить и тысячной доли того, о чем я хотел бы вас спросить.
Беру на себя смелость рассчитывать на продолжение беседы с вами.
— Ради Бога! Грешен: люблю поговорить за жизнь… И обхожусь при этом без традиционной бутылки. Можно, оказывается, и в дружеских беседах, и в коммерческих делах обходиться душистым чаем. Да ежели еще с вареньем…
Что же до моей биографии, то по большей части она вмоих книгах, я уже говорил об этом. Люблю собственный морской роман «По дуге большого круга, или Возвращение в Итаку». В нем много личного… Нравятся мне мои фантастические романы «Преступление профессора Накамура» и «Дело о Бермудском треугольнике», романы о контрразведчике Леденеве, повествование о северных летчиках «Альфа Кассиопеи», горжусь и тем, что написал эпопею о трагедии Второй Ударной армии, роман «Мясной Бор».
Хотел бы выделить рассказы «По небу полуночи ангел летел», «Женщина для старпома», «Эти желтые дюны», «Гаврилыч», «Вы снились мне на Лабрадоре», исторический роман о Евпатии Коловрате «Память крови», пьесы «Сельдяной Король» и «Гостиница Гавань». Вот и стихов моих вы еще не читали…
Вообще, любая книга — кровное мое дитя, и все они мне дороги, все — родные…
— Вы прочитали «Мою борьбу»? — спросил меня Адольф Гитлер.
Станислав Гагарин смутился.
Я вспомнил, как целую неделю находился в эйфорическом состоянии, когда случайно купил «Майн Кампф» на русском языке у книжного лотошника в Трускавце. Пятнадцать тысяч купонов выложил, ни на минуту не поколеблясь!
Действительно, как можно писать роман о Гитлере, не удосужившись проштудировать главный труд его жизни… Читал книгу в Трускавце, читал в поезде, а вот прибыл на Власиху, отложил в сторону и до сего времени к «Майн Кампф» не возвращался.
— Сотню страниц осилил, — честно признался фюреру.
В книге было не менее шестисот страниц, узкие поля, увеличенный формат, словом, по объему — воениздатовский вариант «Мясного Бора».
— Пока и этого хватит, — спокойно заметил Адольф Алоисович. — В бытность свою вождем немецкого народа, я хорошо знал, что ближайшие соратники фюрера не прочли и пары страниц из «Моей борьбы», а в глаза автору расхваливали книгу товарища Гитлера до небес. Я же делал вид, будто верю этим ничтожествам.
Последнее обстоятельство меня угнетало куда больше, нежели лицемерие товарищей по партии. Никогда не любил притворяться! А приходилось, партайгеноссе сочинитель, приходилось…
— И я не скрываю разочарования, когда узнаю: тот, кому подарил очередной роман, так и не удосужился его прочитать.
И, естественно, меняю к этому козлу отношение.
— А сами вы каждую книгу прочитываете? Из тех, что вам дарят? — спросил, лукаво улыбаясь, Гитлер.
— Разумеется, нет, — ответил я, и оба мы рассмеялись.
— Не берите в голову, — как-то совсем по-русски, в последнее время в речи Гитлера немецкий акцент вовсе не обнаруживался, сказал Адольф Алоисович. — Не дочитали сегодня, дочитаете завтра… Собственно говоря, задумывал книгу я, а затем диктовал ее Рудольфу Гессу, и мыслил собственное сочинение никак не бестселлером для дорожного развлекательного чтения, хотя и старался излагать собственные мысли просто.
«Да, — подумал я, — интуиция подсказала мне взять в дорогу не объемное сочинение Гитлера, а вдвое меньший сборник Эриха Фромма «Душа человека», где помещена и работа ученого «Концепция человека у Карла Маркса». И тезисы по защите мыслей Маркса от их глобальной по времени и пространству фальсификации произвели на меня впечатление разорвавшейся бомбы. Неужели никто из нынешних марксистов, тот же Зюганов или, допустим, именующий себя философом профессор Эдуард Володин не читали Фромма?»
— Увы, — ответил мне Адольф Алоисович, доказав еще раз собственную способность читать чужие мысли. — Вы себе и представить не можете, как примитивны и ограничены, безынтеллектуальны и русские, и немецкие профессоры… Равно как бездарны и дуболомны и те, и другие генералы. О немецких я знаю по собственному опыту, о русских узнал, живя и действуя эти недели в России.
Умных людей на земле много, партайгеноссе… Но, как правило, эти люди не получили достаточного образования, а самообразовываться, как делал это всю жизнь я или продолжаете делать вы, у них не получилось.
Он вынул из нагрудного кармана безрукавой рубашки с погончиками массивные серебряные часы, открыл их, мельком взглянул на циферблат и щелкнул крышкой, водворил часы, прихваченные за прорезь клапана цепочкой, на место.
— Мы знаем, что вам хотелось искупаться в Волге, — усмехнулся фюрер, — а свекра дочери, Александра Юсова, просить об этом не рискнули: он ворчит по поводу каждого километра, когда везет вас на «Москвиче».
— Да уж, — неопределенно отозвался и пожал плечами Станислав Гагарин.
— Потому и затеяли вашу доставку в это российское место. Время у нас еще есть. Идемте купаться!
«Увижу ли я сегодня Иосифа Виссарионовича?» — думал писатель, вслед за Гитлером спускаясь к волжскому берегу.
Когда три года назад летел в Буэнос-Айрес, то в 10 часов 03 минуты Московского времени 14 мая 1990 года записал в дневнике:
Время для записей думаю так и оставить московское. Буду каждый раз переводить… А фули! Весь мир должен жить по московскому времени. Кстати, в той полудреме, в которой пребывал полетную ночь, пригрезилась идея создания имперской партии. Это, конечно, курьез, но нечто в этом роде нам необходимо. Нельзя же просто так, за понюх табаку, разрушить самое крупное в мире государство. Идею во «Вторжение»!
Но этой идеи в романе «Вторжение» нет. Завершив книгу, я полагал, что дела наши союзные образуются, кризис будет преодолен, и перестроившись, мы заживем как Великая Держава. Увы…
Я натолкнулся на эту запись в блокноте, когда перелистывал его в один из саратовских дней, и был ошеломлен, ибо не прошло и года после нее, как мне пришлось уже по другому поводу воскресить идею Имперской партии.
Про запись в южно-американском блокноте я и думать забыл, потому и не включил аргентинские и уругвайские записи в последнюю часть «Вторжения», которое я тогда вовсю, и в Южной Америке тоже, писал. А за истекшие три с лишним года я и программу партии сочинил, и устав придумал, «Слово и Дело Русской державной партии» в предисловие к беседам с Кагановичем вставил, а когда Зодчие Мира захотели через меня поведать человечеству о философии порядка, то конспективно изложив суть учения, я спереди присобачил «Слово и Дело», выдав эту комбинацию за собственную статью «Наши задачи».
Валентину Чикину в «Советскую Россию» уже статью перед отъездом оттартал, 22 июля это было, в четверг. Может быть, уже и напечатали.
Значит, подумал я утром 28 июля, поджидая в саду обещанных с вечера гостей, не случайно осенило меня три года назад над Атлантическим океаном.
Правда, слово имперская я заменил на державная, так это один хрен, слово «империя» переводится с латинского на русский как «держава», что куда симпатичнее звучит и ломехузов не задирает…
Обо всем этом хотел я поговорить с вождем, но пока явился на свидание только один, и тот иностранец, Адольф Алоисович Гитлер. И не в саду мы встретились, а на Волге…
…Открывший вчера вечером связь со мною товарищ Сталин не удосужился сообщить, когда ждать гостей, но я полагал, что ему известно: визит необходимо завершить до обеда. К четырнадцати часам славная Лидия Кондратьевна, мать Николая Юсова, привезет мне обед, а с нею будут старший Юсов, мой, и их, разумеется, внук Лёва, возможно и другая внучка Юсовых — девятилетняя Таня.
Проснулся я в пять утра, уже привык подниматься на рассвете, для физической разминки тяпал сорняки, до восьми утра писал роман «Страшный Суд» и едва уселся под яблоней, чтобы позавтракать вкусной хреновиной из разных овощей, которую вчера уже пробовал у Лидии дома, вдруг как будто шкурой ощутил, как в десяти метрах от меня, над огромной песочницей, сооруженной хозяином в центре сада, опускается нечто.