Не зная, успела ли Никки прочесть, Рук закрыл ноутбук, пробормотав что-то насчет «мешается под руками». Если Никки и видела, то никак этого не показала. Рук заставил себя несколько минут поработать молча, собирая книги, потом небрежно обронил:
— Я звонил тебе вечером, но ты не взяла трубку.
— Знаю, — только и ответила Никки.
Вчера, выходя из студии «Еще позже», Рук пригласил ее в ресторан, но Никки отказалась, сославшись на накопившуюся со вчерашнего дня усталость.
— От секса со мной? — спросил он тогда.
— Ну еще бы! Рук, ты меня вымотал!
— Правда?
— Не в упрек тебе, но, если ты не забыл, прямо перед ночью блаженства с тобой у меня было очень веселое свидание с техасцем. После достаточно насыщенного рабочего дня.
— Все это относится и ко мне.
Никки нахмурилась:
— Прости, но разве ты дрался с техасцем? Скорее, просто сидел в кресле, а потом перевернулся.
— Ты меня ранишь, Никки. Ты как бичом отстегала меня насмешкой!
— Нет, — уточнила она, не скрывая довольной улыбки, — пояском халата.
После этого Руку еще сильнее захотелось провести с ней ночь, однако Никки, как всегда, стойко защищала свою независимость. Рук отправился домой в самом мрачном расположении духа: писательская фантазия уже рисовала ему вероятные последствия обмена телефонами между старыми друзьями по колледжу.
Засовывая на место том «Оксфордского словаря английского языка», он сказал:
— Я не сразу решился позвонить. Боялся тебя разбудить. — Поставив на место еще один синий том, он добавил: — Ты ведь сказала, что хочешь спать.
— Ты меня проверяешь?
— Я? Что за бред!
— Если хочешь знать, я скажу.
— Ник, мне ни к чему это знать.
— Когда ты звонил, меня не было дома. — Для заядлого игрока в покер Рук скрывал свои чувства не лучше кролика Роджера[111] после порции виски. Наконец Никки договорила: — Я не могла заснуть и поехала в участок. Хотела посмотреть в базе ФБР сведения о подобном оружии, клейкой ленте и склонности к пыткам. Иногда modus operandi[112] кое-что подсказывает. Вчера ночью я ничего не обнаружила, но связалась с аналитиком из Национального центра расследований уголовных преступлений в Квантико — там обещали заняться этим подробнее. Еще я переслала им отпечатки с ленточной катушки.
— Значит, ты все это время работала?
— Не все время, — отрезала она.
Так и есть. Она успела заглянуть в «Google». Или не успела, а на самом деле была с Петаром.
— Вы хотите меня помучить, детектив Хит?
— А вам этого хочется, Джеймсон? Чтобы я вас помучила? — С этими словами она допила кофе и понесла чашку на кухню.
— Это кодекс, приятель, — пояснил Каньеро. — Этот дурацкий кодекс не позволяет людям нам помогать.
Они с напарником сидели в своей неприметной тачке напротив «Похоронного бюро Морено» на углу 127-й и Лексингтон-авеню.
Дверь в похоронное бюро все не открывалась, и Таррелл озирался по сторонам, наблюдая, как поезд тормозит у станции «Гарлем», последней перед Центральным вокзалом, где ему предстояло высадить утренних пассажиров из Фэрфилда.
— Какая глупость! Особенно когда речь идет о семье. Я к тому, что должны же они понимать: мы разыскиваем убийцу их родственника.
— Не ищи смысла, Тэрри. Кодекс велит не доносить, и не важно о чем.
— Чей кодекс? Не похоже, чтобы у семьи Падильи имелись преступные связи.
— Этого и не нужно. Это заложено в культуре. Даже если тебя не убьют за донос, он тебя принижает. Никто не хочет быть подлым доносчиком — таково правило.
— Тогда на что мы надеемся?
— Не знаю, — пожал плечами Каньеро. — Может, на исключение?
Черный фургон дважды просигналил, подъехав к дверям похоронного бюро. Оба детектива взглянули на часы. Они знали, что тело Эстебана Падильи выдадут из полицейского морга в восемь утра. Сейчас была четверть девятого, и они молча наблюдали, как металлическая шторная дверь поднялась и двое служителей вышли, чтобы принять темный мешок с телом убитого.
Почти ровно в девять подъехала и остановилась рядом белая «хонда» девяносто восьмого года.
— Пошли, — встрепенулся Таррелл. И выругался, узнав в водителе необщительного кузена, с которым они имели дело прошлым вечером. Когда тот скрылся за дверью, Таррелл буркнул: — Вот тебе и исключение!
Они молча просидели еще десять минут, никого больше не дождались, и Таррелл завел мотор.
— И я подумал о том же, — промолвил его напарник, когда «тараканья тачка» выехала на улицу.
На их стук в доме на Восточной 115-й никто не отвечал. Детективы уже собрались уходить, когда из-за двери по-испански спросили: «Кто там?» Каньеро представился и поинтересовался, нельзя ли с кем-нибудь поговорить. После продолжительной паузы зазвенела цепочка, лязгнул засов, дверь приоткрылась, и мальчик-подросток попросил их показать значки.
Пабло Падилья провел детективов в гостиную. Насколько они понимали, дело было не в гостеприимстве, а в нежелании, чтобы они мелькали на улице перед домом. Каньеро подумал, что закон «не донеси» должен основываться на солидарности, но такой взгляд, как у этого мальчика, он видел у жертв террористов или запуганных бандой мирных жителей из вестернов с Клинтом Иствудом.
Каньеро, которому приходилось вести беседу, потому что только он знал испанский, решил начать помягче:
— Сочувствую вашей потере.
— Вы нашли того, кто убил дядю? — отозвался мальчик.
— Мы работаем, Пабло. Потому и пришли сюда. Чтобы найти того, кто это сделал, арестовать и запихнуть его куда подальше. — Детектив хотел подчеркнуть, что убийца не останется на улице и не сможет отомстить тем, кто помогал полиции.
Подросток поразмыслил над его словами и оценивающе посмотрел на копов. Каньеро заметил, что Таррелл, хоть и держался на заднем плане, внимательно прислушивался и наблюдал. Кажется, напарника особенно заинтересовали многочисленные чехлы для одежды, висевшие на двери. Мальчик тоже заметил его взгляд.
— Это мой новый костюм. Для похорон. — Голос, хоть и срывался, звучал гордо.
Заметив слезы в глазах мальчика, Каньеро поклялся про себя никогда не называть убитого Койотменом.
— Пабло, все, что ты скажешь, останется между нами, понимаешь? Как если бы ты позвонил по анонимному телефону. — Не дождавшись ответа, детектив продолжал: — У твоего дяди Эстебана были враги? Кто-нибудь желал ему зла?
Мальчик медленно покачал головой и только потом ответил:
— Нет, я не знаю никого, кто бы мог это сделать. Он всегда был веселым, его все любили.
— Это хорошо, — проговорил Каньеро, отметив про себя, что для того, зачем он пришел, это плохо, но все-таки улыбнулся.
Пабло как будто немного расслабился, и, когда детектив начал деликатные расспросы о друзьях, девушках, вредных привычках, вроде азартных игр и наркотиков, мальчик отвечал — коротко, как водится у подростков, но отвечал.
— А как начет работы? — спросил Каньеро. — Он развозил продукты?
— Ему не нравилось, но водительский опыт у него был, и пришлось соглашаться на то, что подвернулось. Знаете, работа есть работа, пусть и не такая хорошая.
Каньеро бросил взгляд на Таррелла, который не мог следить за разговором, но по лицу напарника понял, что тот что-то нащупал. Снова обернувшись к Пабло, Каньеро произнес:
— Я слышал, так бывает. Ты вроде сказал: «Не такая хорошая»?
— Угу.
— Не такая хорошая, как что?
— Ну, это не совсем удобно, но он умер, так что, наверное, можно рассказать. — Мальчик поерзал и подложил под себя ладони. — У дяди была работа, знаете, получше. Но пару месяцев назад… его вдруг уволили.
Каньеро кивнул.
— Жаль. А чем он занимался?
Пабло отвернулся, заслышав лязг ключа в замке, и детектив поспешил напомнить о себе.
— Пабло? С какой работы его уволили?