— Сколько?

— Симсону я был должен тысячу пятьсот долларов, фабриканту уже почти четыре тысячи, — выдавливает из себя Чарльз и мнется.

— А всего?

— Двадцать тысяч.

— Я бы мог ссудить тебе побольше, — заявляет родственник.

Он подсчитывает:

— Двадцать тысяч плюс пять за пустующую фабрику — получается двадцать пять тысяч, прибавим средства, чтобы наладить все это дело, скажем, еще пять тысяч, — итого ровно тридцать тысяч.

Он неправильно истолковывает удивленное выражение на лице Чарльза.

— Мало тебе этого?

Немного поразмыслив, Чарльз отвечает:

— Мне не нужен компаньон.

— А кризис?

— Все равно.

— Ты подумай о своем положении.

— Нет, — упрямится Чарльз.

Проходит полчаса в бесцельных уговорах, наконец шурин заявляет:

— В таком случае я требую пять процентов годовых.

— Согласен.

В течение месяца шурин выплачивает душеприказчику банкира остальные две трети ссуды, и Чарльз, окрыленный новыми надеждами, переезжает со своей семьей в Роксбери, небольшой городок к югу от Бостона, сильно выросший за последние годы благодаря развитию промышленности.

Здание фабрики находится еще в хорошем состоянии.

— Вот уж, наверно, не приходило им в голову, этим братьям Бентонам, что в один прекрасный день ты завладеешь всем их хозяйством, — самодовольно смеется шурин.

И Чарльз опять заказывает машины, покупает инструмент, приобретает сырье, нанимает рабочих, благо выбор у него богатый — кризис выбросил массу людей на улицу.

Как-то под вечер в цех вбегает взволнованный шурин.

— Дело дрянь! Теперь Бентоны стакнулись с каким-то типом из Гемпшира и строят здесь, на берегу залива другую фабрику.

— Так скоро?

— Они взяли в дело этого англичанина. Ловкие ребята!

— Ничего, не бойся, — успокаивает Чарльз.

Уже первые поставки его каучука, обработанного азотной кислотой, выбивают конкурентов из седла. Чарльз отказывает ряду претендентов на участие в деле, посылает свой товар в Нью-Йорк, затем в Джерси, Филадельфию, Новый Орлеан, берет за него хорошие деньги, закупает новое оборудование, набирает еще рабочих. Производство растет, растут и прибыли.

— Вот ты с моей помощью и встал на ноги, — гордится шурин.

— Уж не жалеешь ли ты об этом?

— Да, пожалуй. Меня, небось, никто не поддерживал под ручки.

— А проценты?

— Надо было содрать с тебя пять с половиной.

— Уж лучше десять, — смеется Чарльз.

Кризис идет на убыль, и спрос на рынке увеличивается. Исчезают депрессия и застой в торговле.

За двадцать месяцев Чарльзу удается вернуть шурину значительную часть долга.

6

На следующей выставке в Бруклине его образцы неожиданно остаются на втором месте, первую же премию завоевывает Натаниэль Хэйворд, старый специалист по каучуку; представленные им экспонаты превосходят по жароустойчивости изделия, обработанные азотной кислотой, и, к удивлению Чарльза, даже более эластичны, чем необработанный каучук. Метод Хэйворда чрезвычайно прост: к холодному раствору каучука, указывается в прилагаемом к образцам описании, он добавляет серу и оставляет смесь сохнуть на солнце. Возможность усовершенствования такой технологии представляется Чарльзу настолько очевидной, что он не колеблясь покупает у Хэйворда право на его изобретение за три тысячи долларов. В своей лаборатории в Роксбери он вносит в этот метод незначительные улучшения и берет на него патент под наименованием «соляризация». Понимая, что растущий спрос на его продукцию, и особенно на непромокаемые плащи, не только способствует процветанию его предприятия, но в то же время и порождает конкуренцию, которую необходимо опередить, он постоянно выделяет специальные суммы, чтобы познакомить со своими изделиями население Бриджпорта, Гудзона, Бингхемтона, Уэст-Пойнта, Олбани. Реклама имеет поразительный успех: Чарльз получает от штата Нью-Йорк заказ на восемь тысяч непромокаемых почтовых мешков, а исполненное благожелательности письмо от Даниэля Вебстера, пришедшее как раз в эти дни, наводит его на мысль, что правительственным заказом он обязан именно сенатору, рекомендация которого в свое время обеспечила ему внимательное отношение президента.

Долго сидит Чарльз за счетными книгами. Чтобы справиться с заказом, ему придется вложить все свое состояние, но ведь такой случай представляется мелкому фабриканту раз в сто лет.

Через шесть дней после того, как торговый парусник со всей партией мешков на борту вышел из Бостонского порта, от главного почтового управления из Нью-Йорка приходит извещение, что товар оказался негодным. Чарльз в растерянности глядит на возвращенные мешки, которые лежат перед ним, словно большие дохлые жабы, — серые, сморщенные, вонючие. Он ощупывает их, раздирает склеившиеся отверстия, и рука его прилипает к пачкающей внутренней стенке мешка. Он исследует один из недавно сделанных дождевиков, но не обнаруживает в нем никаких пороков, снова осматривает мешки, проверяет в лаборатории каучук нового состава, изготавливает из него несколько полос различной толщины, и в результате ему становится ясно: серный каучук Хэйворда пригоден только как пропитывающее средство, наносимое тонким слоем на другой материал.

Двадцать тысяч долларов потеряны. Касса пуста. Труды и лишения были напрасны. Спасти фабрику невозможно. Все предприятие рухнуло из-за одной ошибки. Перед Чарльзом высится груда негодного товара, и он не может защититься от открытых и завуалированных нападок и обвинений в некорректности, алчности, обмане. За первоначальные успехи ему приходится расплачиваться: на него обрушиваются потоки зависти и злобы. О нем распространяют всяческие слухи. Его преследуют в печати. А шурин, единственный коммерсант, материально заинтересованный в том, чтобы поддержать его во всей этой сумятице, еще не вернулся из деловой поездки в Париж.

Чарльз складывает оружие.

За несколько долларов, оставшихся после третьего банкротства, он покупает три билета на пароход и возвращается со своей семьей в Нью-Хейвен. После тринадцатилетнего отсутствия он возвращается в родной город более бедным, чем уехал из него, и занимает с женой и дочерью комнатушку в портовом квартале. Прежние знакомые, встречая его, пугаются: так плохо он выглядит. Он старается обходить их стороной, мучает жену своим угрюмым молчанием, стоит по полдня на набережной в гавани, уставившись в воду; наконец, свалившись в горячке, долгие недели мечется на жалком ложе, которое делит с женой и ребенком.

7

Туманный февральский день. В комнату входит шурин, задержавшийся в Бостоне после возвращения из Парижа ровно на столько часов, сколько потребовалось, чтобы дать новые указания своему управляющему. То, что он услышал от него о состоянии дел в Роксбери и дополнительно узнал из газет и от приятелей коммерсантов, расстроило шурина, но окончательно его сразили намеки, проскользнувшие только что в словах домохозяина. Не успев поздороваться, он спрашивает Чарльза:

— Значит, ты решил капитулировать?

Чарльз продолжает неподвижно лежать на кровати. Выражение его лица, которое еще носит следы болезни, не меняется, лишь бледные, исхудалые руки перебирают одеяло, словно что-то ищут. После долгой паузы он произносит:

— Да, все это бесполезно.

— А твой метод соляризации?

— Хватит об этом!

— Черт побери, ведь ты же усовершенствовал его!

Шурин бегает взад и вперед по комнате, рассеянно окидывает взглядом потрескавшийся комод, осколок зеркала на стене, выцветшие занавески на окнах. Вдруг он резко поворачивается.

— Был ты на верном пути или нет?

— Начало было, пожалуй, положено, — нерешительно отвечает Чарльз.

— Так почему ты не хочешь довести дело до конца?

Собравшись с мыслями, Чарльз говорит:

— Потребовалось бы много времени. Возможно, несколько лет.

— Ну и что?

— У меня нет средств.

Шурин стоит в нерешительности, опустив глаза. Потом медленно подходит к кровати и садится на деревянный край.