Лоран пододвинул к себе какую-то полуистлевшую на сгибах бумажку, прочитал ее и беззвучно рассмеялся.

…Эх, Вадье, бедный скряга Вадье, не опасайся за свои денежки: Лоран никогда не брал в долг. У Лорана брали, это верно. Брали и… не всегда возвращали…

Он снова рассмеялся и перечитал пожелтевший листок. Как и когда эта бумажка могла попасть в его руки? Вероятно, когда, покидая Корсику, будущий Первый консул и Император в спешке оставил кое-какие документы… Это была записка, которую в то время безвестный Наполеон Бонапарт писал своей матери, напоминая, что Жозеф все еще не отдал 12 экю, которые занял у их общего друга, и что это надо сделать незамедлительно… Но записка отправлена не была, и в памяти не сохранилось, чтобы Жозеф возвратил ему эти деньги…

…Корсика, 1792 год. Прекрасная пора его жизни. Революция шла к апогею. Все его недруги в Бастии прикусили языки. Генеральный совет департамента Корсики ходатайствовал перед Конвентом о присвоении Аврамо Леви французского гражданства. Его назначили Национальным комиссаром, и он — со шпагой в одной руке, с Декларацией прав в другой — готовил освободительную экспедицию на Сардинию…

Именно тогда-то он сблизился с молодым офицером, горячим поборником революции и ревностным приверженцем якобинцев Наполеоном Бонапартом. Именно тогда делил с ним свой стол и кров…

…Наполеон Бонапарт… Целая эпоха в его жизни…

…Впоследствии, находясь на острове Святой Елены, Наполеон вспоминал о нём, и эти слова были ему известны:

— Он был очень умён; фанатик свободы, террорист, но при этом честный, чистый, простой и хороший человек… Он был поразительно талантлив; поэт и художник, он писал по-французски лучше меня, рисовал, как Давид, играл на фортепиано, как Паэзиелло…

…Наполеон Бонапарт… Целая эпоха в его жизни…

…Нет, не он искал сближения с Наполеоном, а Наполеон искал сближения с ним. В конце 1793 года, уже полноправный гражданин Французской республики, он выполнял под Тулоном ответственное поручение Робеспьера-младшего, а Бонапарт, при содействии того же Робеспьера-младшего, возглавил штурм Тулона… Здесь будущий полководец впервые проявил свой великий военный талант и свое необъятное честолюбие. Во всяком случае, именно тогда Лоран впервые стал прозревать… И уклонился от дружбы…

Потом они долго не встречались. Наступил термидор, за ним — арест. Выходом на свободу в тот раз Лоран косвенно оказался обязанным Бонапарту: двери тюрьмы открылись после того, как генерал подавил в октябре 1795 года роялистский мятеж.

И вот дороги их снова пересеклись.

Директория задумала поход в Италию. В план его подготовки, составленный Бонапартом, входила «мобилизация всех сил республиканской партии страны»: итальянские патриоты должны были помочь французам овладеть Италией. Тогда-то генерал и вспомнил о Лоране, рассчитывая на его помощь в деле пропаганды своих намерений. Лоран, раскусивший суть игры, решил использовать её для освобождения страны от австрийского ига и приближения революции. Но, уже прочно связав себя с «Заговором Равных», он не смог покинуть Париж,

Поездка в Италию не состоялась.

Вместо этого были новый арест, Вандомский процесс, долгие месяцы заключения в Шербурской крепости…

…Сразу же после переворота 18 брюмера Наполеон вызывает Лорана в Париж.

Первый консул встречает товарища былых мечтаний посреди роскошного кабинета. Алый мундир его обильно расшит золотом. На лице светится горделиво-снисходительная улыбка.

— Ну вот мы и снова вместе, — говорит он. — Надеюсь, с заговорами и мятежами покончено? — И, не дожидаясь ответа, добавляет: — Думаю, теперь мы поладим.

Глядя на этого разжиревшего, самодовольного властелина, ещё недавно игравшего в революцию и превозносившего равенство, Лоран чувствует, как гнев подступает к горлу.

— Сомневаюсь, — сухо отвечает он.

Наполеон удивлённо вскидывает брови. Он ещё не верит услышанному. Всё ещё продолжая улыбаться, он спрашивает:

— Это почему же?

— Потому, что я борюсь и буду бороться за свободу, а вы губите её, — спокойно произносит Лоран.

К сожалению, ничего этого не было: ни подобной встречи, ни подобного разговора.

Это был всего лишь плод воображения Лорана.

Не так был прост Наполеон, чтобы дать ему, Лорану, одержать моральную победу над собой. Придя к власти, он не только не вызвал к себе своего прежнего земляка и единоверца, но словно бы забыл о его существовании — он даже не ослабил тюремного режима заключённых по делу Бабефа.

Пришлось напоминать. Объяснять. Требовать.

Лишь после многочисленных и резких протестов Лорана его и других перевели на более лёгкий режим, на остров Олерон. А с 1806 года ему разрешили жить в Женеве.

Под полицейским надзором.

Между тем в Париже всё шло именно так, как он и предвидел.

После взрыва на улице Никез, организованного англороялистскими заговорщиками, Бонапарт обрушился на остатки монтаньяров и Равных: были обречены на ссылку 182 патриота, в том числе Россиньоль, Массар, Фион, Лепелетье, а вдовы Бабёфа и Шометта подверглись аресту. Когда в Государственном совете кто-то осмелился протестовать против необоснованных репрессий, Бонапарт оборвал неосторожного грубым окриком:

— Неужели нас принимают за детей? Неужели думают увлечь всеми этими декламациями против эмигрантов, шуанов, священников?… Или хотят, чтобы я составил правительство во вкусе Бабёфа?…

Во вкусе Бабёфа… Вскоре после этого в официальных документах было запрещено обращение «гражданин» и исключена формула «салют и братство», которой раньше заканчивались деловые письма… Какое уж тут «братство»!..

Оставалось одно: бороться.

Бороться? Ему, изгнаннику, без средств, без перспектив, бороться с всесильным императором, завоевателем Европы, мечтавшим о покорении мира?

Лорана никогда не смущали масштабы — главное было чувствовать свою правоту и правоту дела, во имя которого борешься.

Он пододвинул одну из пожелтевших тетрадей и, полистав, нашёл нужное место.

…В тот день благодаря своему человеку в полицейском аппарате департамента Леман ему стало известно: 21 февраля 1807 года префект департамента писал в Париж, жалуясь, будто новый обитатель Женевы «господин Камилл» (под этим именем скрывался в то время Лоран), «зарабатывающий уроками музыки и итальянского языка», ведёт себя крайне подозрительно, являясь постоянным центром притяжения «для многочисленных революционных элементов», что беспокоит мэра города. Донесение было довольно кратким и заканчивалось просьбой убрать смутьяна из Женевы.

Лоран вспоминал. Нет, эта просьба уважена не была. На первых порах парижские полицейские не придали значения подозрениям и тревоге местных властей. Да и «господин Камилл» вёл себя довольно осторожно…

О, он умел быть осторожным. Он безошибочно угадывал своих людей и устанавливал с ними связь. Именно в ту пору он познакомился, а затем и подружился с Жаном Пьером Маратом, женевским часовых дел мастером, братом великого трибуна. Для окружающих Марат был добропорядочным буржуа, вполне забывшим традиции Друга народа и тихо занимающимся своим тонким ремеслом. Но Лоран сразу почувствовал, что живёт в душе этого спокойного человека, какое неугасимое пламя горит в его сердце. Тогда же он близко сошелся с Вийяром, прежним членом революционного муниципалитета Лиона, отставным офицером Терре, ненавидевшим новый строй, и опальным генералом Лекурбом, мечтавшим о свержении императора…

Какое-то время ему удавалось действовать в полной тайне. Его окружали надежные и преданные общему делу товарищи, такие же осторожные в делах конспирации, как и он сам. И если полицейские ищейки в конце концов всё же кое-что пронюхали, то это были лишь крохи подлинной действительности…

Пропустив несколько листов, Лоран остановился на одном, помеченном 18 марта 1811 года. Это была копия доклада комиссара Женевы префекту департамента Леман. В ней канцелярским языком излагалось, как «господин Камилл» стал председателем тайной масонской ложи, «которая группирует людей, преданных идеям революции». «Мне сообщили, — писал комиссар, — что эта знаменитая ложа каждый месяц празднует один из периодических праздников, некогда установленных якобинцами, причём каждый раз сам Камилл выступает с «программной речью». Комиссар утверждал далее, что ложа Камилла, называемая «Обществом искренних друзей», посягает на установленные порядки и все остальные ложи Женевы действуют в полном согласии с ней…