Некогда ему мерещились мощные тайные организации, с разветвлённой сетью ячеек, с всезнающими вождями и дисциплинированными членами, эдакая общеевропейская махина, гигантская скала революции, готовая обрушиться на тиранов мира и уничтожить всю тысячелетнюю накипь зла и несправедливости.
А на деле оказалось всего лишь несколько сотен восторженных или скучающих дворянских и буржуазных отпрысков, вообразивших себя солью земли, отважными творцами судеб народа.
Судеб народа… которого они не знали и который не пожелал их узнать.
Где они ныне, все эти «филадельфы», «искренние друзья», «совершенные мастера» и многие, многие другие? Что они принесли миру и себе?
Тысячи обманутых, сотни расстрелянных и повешенных, Андриан, заживо гниющий в Шпильбергской крепости, и он, Лоран — Раймон — Камилл — Поликарп, человек без имени, без родины, без дома, без друзей, без главной идеи… Нет, ложь.
Главная идея у него есть.
И если масонские искания на время заслонили её, если опыты конспирации отодвинули её в тень, то это вовсе не значит, что она сброшена со счетов, вытравлена, уничтожена.
Её нельзя уничтожить, пока жив он, пока живы другие честные и думающие люди.
Она родилась в дни юности, приобрела общие очертания в годы революции, окрепла при якобинцах и полностью сложилась при Равных.
В период дружбы с Гракхом Бабёфом.
Первым среди Равных.
И имя её — РАВЕНСТВО.
Только Равенство, которое было единственной верой Бабёфа, его истинной верой, способно удовлетворить все насущные потребности людей, направить должным образом их благотворные страсти и сделать общество мирным, счастливым и свободным.
Всё остальное — мираж, игра воображения, схватка с ветряными мельницами.
Нет, конечно же он многое преувеличил. Нельзя считать всю деятельность тайных обществ предшествующих лет одними миражами, иллюзиями, игрой воображения разочарованных интеллигентов.
Здесь было и другое; и подлинная страстность, и беззаветная преданность делу.
Вот только само дело не всегда стоило страстности и преданности. Мечты о «мировом пожаре» не имели реальной основы. И за всем внешним декорумом масонских атрибутов часто забывали о главной цели борьбы: о равенстве и счастье людей труда.
«Заговор Равных» вышел из толщи народа, как и сам Гракх Бабёф. Идеи и цели Бабёфа были близки и понятны народу.
Тайные общества двадцатых годов стояли в стороне от народа. Они зачастую питались абстрактными мыслями и строили несбыточные планы. Заговорщики времён Реставрации явились лишь эпигонами Равных: они унаследовали кое-какие приёмы Гракха Бабёфа, но отличались в целом от руководимого им движения. Заговор заговору рознь.
И уж если писать о ком-то и о чём-то хорошо известном, пережитом, то надо отдать свое перо именно Гракху Бабёфу.
Первому среди Равных.
Тем более что здесь он чувствует себя должником.
Лоран взял одну из бумаг, внимательно прочитал её и вновь перечёл последний абзац:
«Когда тело моё будет предано земле, от меня останется только множество планов, записей, набросков демократических и революционных произведений, посвященных одной и той же важной цели — человеколюбивой системе, за которую я умираю. Моя жена сможет собрать всё это, и когда-нибудь, когда стихнут преследования, когда честные люди, возможно, вздохнут свободнее и смогут возложить цветы на наши могилы, когда снова задумаются над средствами обеспечения человечеству счастья, которое мы предлагали, ты разыщешь эти клочки бумаги и представишь всем поборникам Равенства, всем нашим друзьям, хранящим в сердцах наши принципы, ты представишь им, повторяю, в память обо мне собрание различных фрагментов, содержащих то, что развращённые современники называют моими мечтами…»
Это письмо Бабёфа, написанное из Тампльской башни, после разгрома «Заговора Равных», 26 мессидора IV года.
Письмо адресовано не ему — он, Лоран, в то время находился рядом с Бабёфом, в другой одиночной камере той же Тампльской башни.
Письмо адресовано Феликсу Лепелетье, одному из немногих заговорщиков, сумевших избежать ареста.
Это завещание Гракха Бабёфа.
Он подтвердил свою волю лично ему, Лорану, позднее, когда она стала последней волей: в Вандоме, за несколько минут до вынесения рокового приговора.
И Лоран дал другу торжественное обещание восстановить добрую память о нём. Иначе говоря, показать людям Гракха Бабёфа таким, каким он был.
Воссоздать его верный, правдивый образ.
Так о чём же ещё думать? В чём сомневаться? И стоит ли тратить драгоценное время на выбор сюжета, на размышления о содержании будущего труда, если и то и другое давно предложено самой жизнью.
Это будет труд не о Наполеоне.
И не о Робеспьере.
И не о себе.
Это будет труд о Гракхе Бабёфе.
О его тяжёлой и достойной жизни.
О его благородной борьбе.
О его героическом самопожертвовании.
О его мученическом конце.
Это будет исполнение его последней воли.
Но прежде чем приступить к задуманному, следовало ещё раз пересмотреть некоторые теоретические проблемы: ведь со времени «Заговора Равных» минуло тридцать с лишним лет — целая треть столетия — и за это время социальные идеи претерпели известные изменения.
Хотя слова «социальный» и «социализм» имеют общий корень, они возникли в разное время и первое из них старше второго почти на две тысячи лет: первое было известно древним римлянам, второе Лоран мог услышать не ранее начала XIX века.
Слово «социализм» в итальянской форме (socialismo) впервые было произнесено в 1803 году; англичане стали употреблять его с 1822 года; во Франции оно появилось более десяти лет спустя.
Тем не менее идеи, которые позднее будут названы социалистическими, начали зарождаться гораздо раньше — мысль о «золотом веке равенства» волновала людей с незапамятных времен, и уже в сочинениях Томаса Мора, Кампанеллы и Джерарда Уинстэнли возникли первые системы, основанные на подобных идеях. В годы, когда Лоран продумывал содержание и план своего предполагаемого труда, оформились три системы — попытки создать строй всеобщего счастья на земле, — которые не могли не привлечь его внимания.
В ноябре 1819 года Анри де Сен-Симон опубликовал небольшой памфлет, позднее названный «Параболой». Это произведение вызвало большой шум в Париже, и автор, обвинённый в оскорблении королевской семьи, вынужден был предстать перед судом.
Между тем никаких оскорблений и подстрекательств в «Параболе» не было; Сен-Симон, обжаловавший приговор в высшей судебной инстанции, блестяще доказал это. Просто здесь с чуть большей остротой, чем раньше, социолог выразил ту же мысль, которую внушал обществу начиная с 1802 года: будущее принадлежит людям труда, производителям, в то время как тунеядцы — принцы, герцоги, маршалы, сановники и епископы — обречены историей на уничтожение. Нынешний мир, утверждал Сен-Симон, воистину перевёрнут вверх ногами. Но время исправит эту ошибку. Золотой век — век равенства и счастья — не позади нас, как полагали древние, а впереди, он грядёт…
Анри де Сен-Симон, разорившийся потомок одного из знатнейших родов Франции, участник американской войны за независимость и Великой французской революции, «последний аристократ и первый социалист», как станут потом его называть, последовательнее и яснее своих предшественников сумел выявить принцип закономерности развития природы и общества. Он впервые подметил чередование эволюционного движения с революционным в историческом развитии. На человеческое общество Сен-Симон смотрел как на целостный организм, который объединяет своих членов не только этическими и моральными принципами, но и полезной трудовой деятельностью, являющейся естественной необходимостью и обязанностью человека и создающей связь между людьми.
В своем последнем труде «Новое христианство», опубликованном в 1825 году, в то время, когда Лоран готовил материалы для будущей книги о Бабёфе, Сен-Симон внушал людям, что они «…должны организовывать общество способом, наиболее выгодным для наибольшего их числа; во всех их работах и действиях целью их должно быть возможно более быстрое и возможно более полное улучшение морального и физического существования самого многочисленного и самого бедного класса».