Судя по этому письму, он начал работать на канале в двенадцать-тринадцать лет и продолжал работать до семнадцати, то есть около четырёх-пяти лет.
Эпизод с каналом конечно же был самым интересным для историка. Собственно, не эпизод, а напряженный пятилетний труд, да ещё в детском возрасте! Не это ли стало первой практической школой будущего апостола Равенства? Не здесь ли он почерпнул первые впечатления, которые в конечном итоге привели его к мысли о полном переустройстве мира?…
Вот откуда следовало бы начать историю Гракха Бабёфа.
Обидно, что нет никаких реальных данных, ни малейших конкретных фактов об этом периоде. Но разве он, Лоран, не смог бы их воссоздать?
Разве не представляет он тяжёлого подневольного труда детей и подростков, разве не видел, и не однажды, подобного на протяжении своей жизни?
Так, может, рискнуть, попробовать?
И именно так начать повесть о Гракхе Бабёфе?
Правда, он хотел писать не повесть, а биографию; но очень ли далеки одна от другой? Ведь и биографию можно писать как повесть; достаточно вспомнить «Исповедь» Жан Жака Руссо…
Он писал и словно бы видел всё, что так легко ложилось на бумагу, словно бы сам жил той жизнью, которую вдохнул в двенадцатилетнего мальчика по имени Франсуа Ноэль…
…Мальчик совсем не восхищался живописной дорогой вдоль Соммы, ибо она казалась бесконечной, а он смертельно устал.
И потом он слишком хорошо знал, что будет дальше, каждый новый шаг приближал его голгофу…
Добрались только к вечеру.
Отец, всю дорогу молчавший, втолкнул его в какое-то грязное и тесное помещение. Там уже ожидало несколько десятков людей, кое-как разместившихся на своих мешках и сундучках с пожитками.
Когда пришел его черёд, толстый подрядчик с кирпично-красной физиономией недоуменно взглянул на Клода.
— Вы бы ещё приволокли сюда грудного ребенка,… Сколько ему? Десять или одиннадцать?
— Как можно, сударь, — засуетился отец. — Он просто малость не вышел ростом. Ему ведь уже шестнадцатый…
— Шестнадцатый? — с сомнением спросил подрядчик, ощупывая мускулы Франсуа Ноэля. — А документ у вас есть?… Впрочем, — добавил он, не дожидаясь ответа смущённого отца, — нам нужны люди. Так и быть, возьмём за половинное вознаграждение…
С этого всё и началось. А потом — четыре долгих года. День в день. Временами казалось, что он не выдержит. Приходила мысль о побеге. И о другом…
Работали на канале восемнадцать часов в сутки. Часовой перерыв на обед, пятичасовой — на сон. Повсюду стояли надсмотрщики, следившие, чтобы люди не мешкали, не отдыхали. «Им бы ещё плеть в руки, и было бы как в Древнем Риме», — думал Франсуа Ноэль, вспоминая отцовские уроки истории.
Почти ежедневно случались несчастья. Как-то на глазах Франсуа тяжёлым камнем насмерть придавило мальчонку, его сверстника. Трудясь по пояс в ледяной воде, простужались, болели. Никакого лечения не полагалось; иные сами выздоравливали, иных увозили домой. Любое нарушение, каждый простой — вольный или невольный, будь то по увечью, будь то по болезни — карались штрафами, вычетами, и когда к концу месяца приходил очередной платёжный срок, многие не получали ничего, другие — жалкие гроши.
Когда первый раз его на короткий срок отпустили домой, мать, не скрывая ужаса, ахнула и всплеснула руками. Даже отец проявил неожиданную слабость.
— Может, оставим эту затею? — проворчал он, не обращаясь ни к кому.
Франсуа Ноэль не ответил: у него была своя гордость…
…С разными людьми встретился он на канале. Были здесь и те, кого называли «отбросами общества»: жалкие бродяги, воришки, готовые обмануть и обокрасть своего же брата рабочего. Но большинство из тех, с кем бок о бок довелось копать землю и таскать камни, оказались такими же, как он, как его отец, как их соседи по дому, честными и терпеливыми бедняками, покорными тружениками, вечно гнувшими спину, чтобы заработать грош, и счастливыми, если был такой заработок.
Однажды канал посетила комиссия. То были работодатели — важные и богатые господа, вложившие средства в строительство и желавшие убедиться, что деньги их не пропали даром, не расходуются зря. Как они были расфранчены, эти господа, как сверкали драгоценные камни на пальцах их холёных рук!.. Впрочем, видел их Франсуа Ноэль лишь мельком. Только один из членов «комиссии», пожилой вельможа в лиловом бархатном камзоле и белом парике, подойдя чуть ближе, внимательно посмотрел на него, а затем что-то шепнул подрядчику, Спустя момент к мальчику подбежал надзиратель.
— Что ты тут вертишься перед глазами? Разве не понимаешь, господа недовольны — они не желают оплачивать труд малолетних!..
…Ну почему же выходило так, что те, кто не работал, кто совсем ничего не делал, не только не испытывали нужды, но словно купались в роскоши? И разве получали всё это они не за счёт бедняков, работающих до изнеможения и не имеющих самого необходимого?… Ну почему, почему?…
Жизнь пока ещё только рождала вопросы,
Четыре долгих года. День в день…
…Смеркалось, но они не зажигали света. Лоран давно уже окончил чтение, сложил свои листы и молча созерцал тысячу раз виденную стену на противоположной стороне двора. Молчала и Сара. Наконец он не выдержал.
— Ну как? Скажи же что-нибудь!
Она провела рукой по лицу, словно смахивая какую-то невидимую пелену.
— Чудесно… Очень хорошо…
— Но?
— Зачем же обязательно «но»?
— Потому что знаю, оно последует.
— Видишь ли…
— Не томи, Сара…
— Ты пишешь, что юный Франсуа Ноэль, страдая от тяжелого труда, вспоминает рабов Древнего Рима из отцовских уроков истории… Но, судя по тому, что ты мне говорил раньше, таких уроков быть не могло: невежественный солдат едва мог читать и писать…
Лоран досадливо сморщился.
— Допустим, ты права. Что ещё?
— Есть и более существенное… Веришь ли ты сам в свой вымысел? Так ли точно происходило всё на Пикардийском канале, как ты описал?
— Примерно так. Я сталкивался с подобными ситуациями.
— Но в данном случае всё ли было именно так? Ты уверен в этом?
— Вполне.
— А я нет. Ты не убедил меня. Не верю я, чтобы на подобном строительстве работали маленькие дети.
— Ты плохо знаешь жизнь.
— В таком случае не верю, чтобы родители могли быть такими людоедами — отдать малолетнего сына на четыре года каторги! Мальчика, которым отец так гордился!
— Однако так было: мальчик трудился на строительстве канала.
— Но, быть может, Франсуа Ноэлю было тогда всё же не двенадцать лет? И не четыре года подряд возил он тяжёлые тачки? И не был он всё это время оторван от родительского дома?
— Слишком много вопросов. — Лоран пожал плечами. — Ладно, подумаю. Что дальше? Я знаю тебя. Ты не всё сказала.
Сара засмеялась.
— Говори. От тебя я приму любую истину.
— Ну хорошо. Видишь ли… По-моему, вообще всего этого писать не стоило. Так не пишутся подобные вещи.
— Но великий Руссо…
— Он был великим Руссо. Не обижайся. Поверь мне, я не хочу тебя унизить. Ты знаешь, как боготворю я тебя, твой ясный ум, твой талант. Именно поэтому я и должна быть с тобой предельно откровенна. В твоей книге должна быть только правда. А если не знаешь чего, так прямо и говори. Или не говори вовсе.
— Но если целые периоды пропадают?
— Опусти их. Пока что ведь речь идёт о детстве, не так ли?
— Помнишь, на днях мы читали книгу? Биографию знаменитого императора?
— Карла Великого?
— Именно так. Если тебе нетрудно, найди её и прочти мне вслух кусочек из начала. А я пока зажгу лампу.
Лоран достал с полки небольшую книгу в тёмном переплёте. Это была «Жизнь Карла Великого» Эйнгарда. Давая Саре уроки латинского языка, он постоянно читал с ней классические и средневековые тексты, «Жизнь Карла Великого», прочитанная ими недавно, произвела на молодую женщину большое впечатление. Лоран протянул книгу.
— На, возьми и прочитай сама. Сара быстро нашла нужное место.