Я сознательно не тороплюсь с описанием первых дней здесь…

Так вот: передо мной дорога к лесному городу, которая пробивается через заросли елей. Дорога, хорошо накатанная, но местами разбитая, нигде не придерживается прямой линии; она подстраивается под контур пейзажа: идет у подножья холмов, избегает болотистых понижений, но очень охотно приближается к озерам, тянется вдоль ручьев. Странным образом все же притягивает человека вода…

Вчерашние узники, мы едем сквозь ветви елей в повозке, запряженной бодрой лошадью. Над головами — голубой просвет. Повозка кренится, и мы толкаем друг друга. Арверн всю дорогу поет. Аквитен о чем-то раздумывает, закрыв глаза, обхватив колени руками. Парисий спорит с возничим. Нервий закусывает сыром и куском хлеба, в задумчивости медленно жует, отчего похож на бычка. Котус грызет по привычке ногти. Я же на время отбросил тяжелые думы, смотрю по сторонам, и мне кажется, что я уже когда-то проходил по этим местам. Я чувствую себя, точно рыба, вернувшаяся к родному берегу из далекого плавания. Морозный воздух пощипывает мои щеки и кончик носа. Я с наслаждением вдыхаю его, как когда-то, в разгар пира у банкира Красса, я оставлял обжирающихся гостей и выходил в перистилий, чтобы вдохнуть свежего воздуха, ощутить прохладу ясной ночи.

— Эпониак! — кричит возничий.

Рукоятью хлыста он указывает на город, который появляется внезапно в просвете между зарослями. Его возносят над всем лесом холмы, расположенные посреди равнины. Множество хижин разбросаны вперемешку с пашней и пастбищами. У хижин конические крыши с отверстиями на самом верху для выхода дыма. С каждым поворотом дороги картина делается все более отчетливой. Желтизна соломенной кровли выделяется на фоне бурых стен. Двери низкие, маленькие оконца. Улицы, заполненные детворой и домашней живностью, сходятся на главной площади, где стоят добротные дома, по-видимому, принадлежащие знати. В северной части светятся два огня — это кузницы, даже отсюда слышны удары молота по наковальне. Город защищает земляной вал с частоколом — не слишком надежное укрепление. Повсюду на полях работают крестьяне, чуть поодаль пасутся стада. Два быка скрестили рога у родника, пастух пытается разнять их, стегая хлыстом. В дубовой роще свиньи выискивают зрелые желуди.

— Верховный Дом! — кричит опять возничий.

И указывает на каменное укрепление на сваях, которое стоит на возвышении. Теперь я понимаю, почему ограждение Эпониака столь незначительно. Под прикрытием Верховного Дома люди могут заниматься повседневными заботами в полной безопасности: женщины могут, лихо подбоченясь, обмениваться шуточками, старики — делиться воспоминаниями, мужчины — работать по хозяйству. Верховный Дом охраняет их, они укроются в нем по первому сигналу тревоги.

Дорога подводит нас к городу, возничий ставит повозку у стен и направляется к караулу. Нам велят подождать. Я пользуюсь возможностью сделать обзор местности. Еще раз убеждаюсь, насколько удачно расположено укрепление: отсюда хорошо просматривается вся долина, значительная часть дороги и несколько ближних деревушек. С запада долину окаймляют скалы. В лучах заката река кажется расплавленной вулканической лавой. Ветерок легко касается наших лиц. Котус толкает меня локтем — предупреждает на тот случай, чтобы я не сказал чего-нибудь лишнего: из бойниц за нами зорко наблюдают и, конечно, стараются уловить каждое слово.

Наконец ворота раскрываются, чтобы впустить нас. Цепочкой, с возничим во главе, мы проходим на сторожевой двор. Он отличается от вотчины вергобрета лишь размерами, да еще стены здесь выше. Вокруг двора ютится множество лавок и сараев. Все постройки, как всегда у галлов, из глины и дерева.

…Вспомнишь ли ты Оскро, начальника гарнизона, тайного советника королевы, другими словами, префекта Эпониака? Он встретил нас в главном зале Верховного Дома, стоя у пустого кресла королевы. С первой встречи с ним я понял, что это мой потенциальный враг. Он был преувеличенно приветлив с нами: приказал принести вина, терпеливо выслушал рассказ каждого о перенесенных невзгодах. Покровительственно кивал головой, слушая нас — давал понять, что в нем мы обрели своего верного защитника. Но при этом его колючие стальные глаза пытливо исследовали нас, следили за каждым нашим жестом. Мне всегда не нравились болезненно-бледные типы с горящим взором.

— Будьте уверены, — заключил он, — арбатилы вас не выдадут. Мы постараемся найти вам применение…

После чего нас разместили в городке, отправив по разным адресам. Мы с Котусом поселились у кузнеца по имени Петруллос.

Глава II

Арбатилы воплощали в себе все лучшие черты галльского племени. Они производили все необходимое для жизни сами. На своих полях выращивали известные им виды растений, разводили крупный рогатый скот, а также баранов, лошадей, свиней. Город снабжали пропитанием многочисленные деревушки, разбросанные в лесах. Крестьяне обменивали продукты на изделия ремесленников.

Жилища этих лесных жителей были весьма скромными, как и у наших далеких предков — этрусков. Как я уже сказал, это были большей частью круглые хижины с соломенными крышами, имеющими отверстия — дымоход. Их строили из деревянных перекладин и глины и погружали примерно на длину ступни в землю, так что, входя в такую хижину, приходилось быть внимательным, чтобы не упасть. Но в остальном галлы были равны нам, а часто даже превосходили в своем владении ремеслами. У них имелось множество совершенных инструментов, свидетельствующих об изобретательности и ловкости рук их создателей. Нам давно твердят о превосходстве римского уклада жизни, изображая при этом варваров полудикими людьми, готовыми с радостью перенять достижения римского общества. Да, этот народ сильно отличался от нашего, но он был по-своему высоко развит и, безусловно, имел будущее. Железо, бруски которого привозили из лесных печей, было превосходного качества. Бронза состояла из правильных долей меди и олова. Самые незначительные предметы — рукоятки клещей, бляшки конской сбруи — были отделаны с изяществом и фантазией. Ювелиры чеканили великолепные кубки, ожерелья, браслеты, застежки, кольца, которые украшались вставками из цветной эмали. Шорники изготовляли множество видов повозок. Гончары наваливали перед своими мастерскими горы глины, из которой их умелые пальцы потом создавали амфоры, чашки и блюда самых изысканных форм. Что касается красильщиков, то они использовали в своем ремесле множество растений, приготовляя из них необыкновенные краски. На жителях Эпониака пестрели яркие туники всех цветов, город всегда имел праздничный вид.

По вечерам у очага собиралась семья Петруллоса, наполнялись кувшины, жарилось на углях мясо. Мы сидели плечом к плечу. Рядом с хозяином садилась Матуа, его жена, с косами цвета соломы и голосом, напоминающим журчание ручья. Под ногами у нас сновали их дети, среди которых была девчушка с такими же, как у матери, пшеничными волосами, которые мне так нравилось перебирать. Тут был весь клан: пожилые родители, подмастерья — двоюродные братья, которые жили в соседних деревнях и возвращались сюда ночевать. Петруллос разрезал мясо и клал по куску каждому на дощечку. Вкус эпониакского хлеба я никогда не забуду…

После еды члены семейства обменивались новостями, шутили, играли в игру, напоминающую шахматы. Или же кто-то из гостей рассказывал длинную сказку. Огонь дрожал за черными камнями очага, кошки урчали в тепле. В такие часы, Ливия, мне случалось низко опускать голову: тяжело становилось у меня на сердце при виде этого счастливого семейства, живущего дружно, в довольстве и доверии. Еще более глубоко, чем в клетке вергобрета, пожалел я о том, что не являюсь сыном этого народа, ведущего жизнь более простую, чем наша, но столь богатую истинными чувствами. Я мечтал о том, чтобы стать таким же замечательным кузнецом, как Петруллос, иметь такую жену с пшеничными косами, жизнерадостных детей. У меня была бы волосатая грудь и мозолистые руки, но и такая же счастливая, простодушная улыбка. Вместо этого я вынужден был прикидываться каким-то Бойориксом, воином из враждебного стана, погрязшим во лжи, возвращения которого никто не ждал и который имел единственного друга — бывшего раба Котуса.