Герар оказался прав. Как только мы прибыли в Кан, в большой каменный замок, герцог сбросил с себя личину наивного простака. Он принял Гарольда с большой пышностью в верхнем зале дворца, где собрались все придворные, духовные сановники и богатые сеньоры герцогства. Теперь он встречал его уже не просто как дорогого друга, а как именитого гостя и чрезвычайного посланника короля. Для пущей торжественности он повесил на пояс Нормандский меч и занял место на высоком троне с прямыми, как стрелы, ножками. Поначалу Гарольд немного смутился, ибо столь высоких почестей не ожидал, потом велеречиво поблагодарил герцога за оказанный прием, и речи его были оценены всеми по достоинству. Герцог ответил Гарольду с присущей ему учтивостью, однако весьма коротко, и тотчас же приступил к сути дела:

— Сеньор герцог Уэссекский, мой дорожайший дядя Эдуард, король Англии и супруг сестры вашей Эдит, а стало быть, ваш близкий родственник, заранее уведомил меня о цели вашего прибытия. Поскольку Небу было угодно лишить его потомства, о чем я с горечью сожалею, он счел нужным, чтобы по его смерти английская корона досталась мне. И он, друг мой сеньор герцог Уэссекский, послал вас в Нормандию, дабы оповестить меня о своей воле, а также для того, чтобы мы с вами могли обсудить все условия моего восшествия на английский престол. Я восхищаюсь мудростью короля и высоко ценю его стремление упрочить мир между нашими государствами и народами. Итак, я торжественно объявляю, что во исполнение воли Эдуарда я принимаю от него завещанную мне корону и вместе с тем молю Всевышнего хранить его для всех нас на долгие лета. Ибо, сеньор Гарольд, принимая сие решение, я действую не из каких-то там честолюбивых, захватнических или корыстных побуждений, а только отвечая достойным образом на оказанную мне милость и во имя верности кровным узам. Думаю, нет надобности говорить, что я намерен уважать нравы и обычаи англичан и вовсе не желаю лишать баронов английского королевства почестей, коих они достойны.

Гарольд не смог сдержать смущения и негодования. Ведь тут-то он и понял, что оказался в ловушке! Он низко поклонился герцогу, и многие сочли, что тем самым он выразил свое согласие с услышанным. Но с того места, где стоял я, можно было легко заметить волнение, исказившее его лицо, и огонь, сверкнувший в его глазах.

— Сир герцог, — ответствовал он. — Я ценю вашу расторопность в исполнении воли нашего монарха. Но мне хотелось сообщить вам о цели моего прибытия чуть позднее, дабы не торопить вас с ответом. И, должен признаться, я весьма удивлен, что вас успели посвятить в это дело задолго до моего появления в Нормандии.

— Пусть это нисколько вас не тревожит. Ваша миссия может быть только полезной и плодотворной. Поскольку я согласился исполнить волю Эдуарда и объявил о моем согласии во всеуслышание — в присутствии представителей Англии и Нормандии, нам остается только обсудить существо дела и принять по оному, либо на узком совете, либо в беседе с глазу на глаз, соответствующие решения и договоренности на будущее.

— Должен, однако, объявить, что я представляю здесь интересы Англии.

— И волю вашего короля. Такова, как мне думается, главная цель вашей миссии. Вас это удивляет? Уж коли вы рассчитываете на мое доброе обхождение, чистосердечие и понимание, я, в свою очередь, желал бы услышать от вас не менее откровенные признания о том, какими чаяниями живут народы ваши, дабы, когда придет мой черед, не причинить им незаслуженного зла. И ваши суждения на сей счет были бы мне весьма полезны. Таким образом, наши беседы, ежели вы на них согласны, положат начало нашему будущему союзу.

Мало кто догадывался тогда, что в действительности скрывалось за кажущейся непринужденностью и обдуманностью его пышных учтивых фраз. Гарольд хотел было вставить слово, но так и не смог. Герцог встал, давая понять, что аудиенция закончена. Спустившись по ступеням с подиума, он взял Гарольда под руку и произнес, обращаясь к своим придворным и вассалам:

— Сеньоры, прошу вас покорно любить и жаловать друга моего Гарольда, герцога Уэссекского, ибо этого требует и титул его, и возложенная на него миссия. Мне угодно, чтобы каждый из вас старался, насколько возможно, сделать его пребывание у нас… приятным. Пойдемте, Гарольд, я представлю вам моих придворных и ваших слуг.

Глава VIII

БАЙЕЙСКАЯ КЛЯТВА

В той части полотна, где отображены события, о которых мы ведем наш рассказ, кентские мастерицы вышили двух павлинов: один умиротворенно и как бы настороженно, а может, бесстрашно застыл над Вильгельмом; другой, распустив хвост веером, замер над Гарольдом. Как считает Герар — для него ведь всегда все ясно как Божий день, — первый прислушивается, а второй силится обольстить. Я же склонен думать, что они оба соперничают в том, кто из них окажется более ловким и умным. В наших церквах, да и в других тоже, павлин считается воплощением гордыни. По-моему, тем самым вышивальщицы дали нам понять, что тут вступили в единоборство две равные по силе гордыни: одна — потаенная, а другая — открытая и безрассудная.

По окончании торжественного приема Гарольд и Вильгельм уединились в одном из укромных покоев. При их разговоре присутствовали только герцогиня Матильда, граф де Мортен и епископ Одон, да и они пробыли там совсем недолго. Сначала все шло гладко, но никаких решений принято не было. Однако оба соперника открыто заявляли о полном взаимопонимании и осыпали друг друга тонкими, изящными похвалами, словно соперничая друг с другом в обходительности и доброжелательности.

С Гераром мы стали видеться редко. Герцог «отдал» его на время Гарольду — чтобы тот развлекал англичанина и сопровождал его везде и всюду. Получив это повеление, Герар вознесся духом на седьмое небо. Потом он рассказывал мне:

— Лучшего спутника, чем этот англичанин, не сыскать: приветлив, речист и пьет за троих. От наших колбас он просто в восторге. Однако что касается дела, то воз и ныне там.

— А ты почем знаешь?

— Волей-неволей мне часто доводилось слышать, как он толкует со своими соплеменниками, и, в конце концов, я научился понимать их растреклятое наречие.

— А нет, так ты обо всем догадался бы сам?..

— Конечно, ведь мне, дружище, что ни день, приходится постигать всякие премудрости. Теперь-то я знаю — великие дела вершатся так же, как и малые, по тем же хитрым законам. Однако сейчас ты снова станешь меня упрекать, будто я талдычу одно и то же.

— У тебя, что ни возьми, все сводится к сделке.

— Полно тебе! Открой глаза! Дипломатия герцогов — тот же самый рынок, можешь мне поверить. Не хочешь упустить покупателя, малость уступи ему, но так, чтобы и самому не остаться внакладе. Яблоко надобно делить поровну.

— Опять ты про своих торговцев лошадьми!

— Лошадьми или быками — в этом вся премудрость негоции. Все купцы поначалу наводят тень на плетень, затем часами заговаривают тебе зубы, отказывают, но потихоньку немножко уступают, снова начинают торговаться, сыплют ругательствами, бойко нахваливают товар, потом пропускают с тобой по кружке-другой — и вот вы уже бьете по рукам.

— Но какая связь между быком и королевством, Герар, между Вильгельмом, Гарольдом и твоими торговцами?

— Да не злись ты, а лучше послушай. Помнишь жеребца испанских кровей, на каком разъезжает Гарольд?

— Черный такой?

— Да, черный, как дьявол, с заплетенным хвостом и легкими подпалинами. Это дар Вильгельма. А расшитый золотом и изумрудами плащ? Еще один его подарок, а он один — целое состояние.

— А старинная пряжка, что была на нем вчера?

— Тоже от герцога. Но и это еще не все! Сир Вильгельм преподнес ему резные шахматы слоновой кости и ткани, что выткали искуснейшие мастерицы герцогства, а кроме того, перстень, найденный под древними руинами Лиллебонна, с профилем какого-то римского императора. Все это, как я называю, — наживка.

— И при этом восхищаешься герцогом!

— Да, мне по душе его сметка. Он твердо и прямо стоит на земле — как колонна. А англичанин знай себе заглатывает наживку, точно глупая рыбешка.