— Он рассказывал мне, что тоже в этих местах родился…
— Это какой же такой Павел Дмитриевич? — нахмурил лоб батюшка, старательно припоминая.
— Ох, сама не знаю! Знаю только, что забрали его в Тайную канцелярию при Царице Екатерине…
— О! — воскликнул священник, даже не дослушав. — Павлуша-то! Да как не знать, он ко мне на исповедь ходил! Да, забрали… У нас тут все окрестные господа с месяц, наверное, с перепугу носа за порог не казали, боялись, как бы и их следом не потянули, — он дружбу-то со многими водил.
— И с Любимовыми?
— И с Любимовыми. Да. А потом у нас у всех от боязни, а первее — у самых близких его друзей, и имя-то его стерлось с уст, позабылось, будто и не было человека вовсе. Был да сплыл — исчез. Да-а-а… И никто не знает, что с ним сталось. Постойте! Так неужто вы знаете? Неужто жив наш князь?
— Князь?
— Да, Павлуша. Он ведь Мстиславский урожденный.
— Вот как? — удивилась Наталья. — Род знаменитый…
— Да-да. Богат он был, уважаем, князь Павел Дмитриевич, несмотря на юность свою… Добрый, мухи не обидит, хоть и повеселился тож вовсю на батюшкино наследство. Именье у него хорошее было, земли, да все забрали… И долго потом я мучался: не на меня ли наглядевшись, проявил он дерзновение, потому как сам тогда, будучи еще молодой ревности исполнен, возглашал за обедней здравие не Государыне, а отроку Петру, сыну Царевича Алексея Петровича убиенного.
— Помню! — воскликнула Наталья. — Говорил мне Павел Дмитриевич, еще думал, уж не взяли ли и вас тоже.
— Господь миловал. И то, не иначе, как чудо Божье… Так значит, видели вы его, Павла Дмитриевича-то, говорили с ним?
— Видела, говорила. Жив он, здоров, сейчас в столице по делу…
— Ох, как же я рад, матушка, как рад! Славную весть принесли вы мне!
А Наталья, едва сдерживая нервную дрожь, глядела на блестящий самовар широко раскрытыми глазами, словно чем-то привораживал он ее…
Глава десятая
Грехи человеческие
В светлой, просторной горнице лежал несчастный Степан Степанович. Не слушалось разбитое тело. А о том, что в душе его творилось, лишь Господь знал. Появление Мити, который представился дворне странником, что недалеко от истины отставало, оставило Любимова равнодушным. Он только искоса глянул на подрясник, и что-то вроде ухмылки отобразилось на его губах.
Митя подошел вплотную и заглянул ему прямо в глаза. Любимов отвел взгляд.
— Поклон вам, Степан Степанович, от рабы Божьей Марии, — почти строго сказал Митя, — сестры моей во Христе.
Брови Любимова дрогнули, поползли вверх, правая рука дернулась и устремилась к Мите, словно хотела ударить его. Но юноша не шевельнулся. Он продолжал упорно ловить взгляд Степана Степановича, и Любимов, отводивший глаза, ощущал это, и было ему явно не по себе.
— Она сейчас далеко, — солгал Митя, что случалось с ним нечасто. — Не добраться вам до нее! И… послушайте, Степан Степанович… Даже когда вы оправитесь, о чем я буду отныне молиться сугубо — не мечтайте… Вам я ее не отдам!
Вот теперь уже сам Любимов поднял взгляд на Митю и, встретившись с его черными глазами, сомкнул веки — невольно. А Митя взял его правую руку и легонько сжал.
— Чувствуете мое пожатие? — почти прошептал он, и, приблизив свое лицо к лицу Любимова, добавил: — Понимаете ли вы, для чего вам Господь правую руку оставил? Для того, чтобы вы могли… перекреститься! Степан Степанович… Вы готовы слушать меня? Я вновь расскажу вам о Христе…
Наталья вернулась в Горелово одна. Митя остался ухаживать за Любимовым, превратившись в замечательную сиделку, а в свободное время по благословению отца Сергия писал образ Архангела Михаила. Наталья успокоила Машу, Ксении передала пожелание батюшки видеть ее у себя, и та подчинилась, чувствуя, что начинается у нее новая жизнь. Ванечка Никифоров от скуки вызвался ее сопровождать. Он хотел, кроме того, повидаться с Митей, к которому братски привязался.
А Наталья начала жить ожиданием весточки от Павла Дмитриевича…
Было у нее много времени на размышления, постоянно обдумывала она все, что случилось. Что же, сама она не сделала ничего, что хотел от нее Бестужев, но судьба распорядилась так, что оба врага вышли из игры: Фалькенберг, слишком рьяно, похоже, ударившийся в религиозный мистицизм, тронулся умом, а его пастырь просто исчез. Но Наталья слышала, как немец, сажаемый в карету, которая должна была увести его в православный монастырь, что-то бормотал о том, что отец Франциск уже на Небесах…
Как же хотелось стать свободной от интриг! Как же мечтала девушка вновь сделаться беззаботно-счастливой, как в те дни, когда была она невестой, влюбленной в своего жениха. Любил ли он ее? Нет, никогда, иначе не променял бы с такой легкостью на другую. До сих пор Белозеров мучается угрызениями совести, и покоя ему не будет, решила Наталья, потому что он не может не понимать, что разбил ее сердце.
Из окна своей комнаты девушка смотрела на начатки осени в саду, ощущая, что душа ее взволнована до боли. Мятущаяся душа чего-то упорно и мучительно ждала. Девушка сама не понимала ясно причин своего тягостного состояния, знала лишь, что сейчас она — на грани. На грани чего? Она была уверена только, что странное состояние ее разрешится вскоре: блаженство или отчаянье. Но только не спокойствие! И Наталье казалось, что она готова равно и к отчаянию, и к блаженству… Лишь бы поскорее, ибо нет ничего мучительней неясности…
В одно прекрасное утро ее разбудил верный Сенька, строго выполняя ее же приказание. В руках у Натальи очутилась записка от князя Мстиславского. Она немедленно собралась, надев платье для верховой езды, накинула легкую шубу, так как с утра похолодало, и одна помчалась в охотничий домик…
…Она заметила его издали, Павел Дмитриевич ждал возле дома. Лицо его просияло, едва он увидел Вельяминову. Она приблизилась, спешилась, Павел радостно припал к ее руке, что-то говорил… Наталья пристально всматривалась в него, изучая… Он очень изменился, сменив образ отшельника на вид светского щеголя. Чисто выбритый, в роскошном бархатном кафтане, надетом поверх атласного камзола, со слегка припудренными пышными волосами, Павел выглядел сейчас моложе своих лет, тогда как при первой встрече казался старше. Красавцем он не был, но приворожить мог кого угодно, женщине устоять перед таким трудно. Это Наталья не продумала, но прочувствовала в течение нескольких секунд. Вся энергия, которая, казалось, копилась в нем во время добровольного отшельничества, пробудилась и теперь искала выхода. Движения его стали быстрыми, глаза задорно блестели. Его глаза!.. Наталья ощутила вдруг, что недовольна, просто раздражена! Молча прошла в домик, подошла к окну. Павел последовал за ней.
— Сударыня, — начал Мстиславский, несколько обескураженный ее упорным молчанием, — приказание ваше выполнено! Известные вам документы переданы прямехонько в руки его сиятельству графу Бестужеву… и он просил вам передать, что никогда не забудет вашей любезной услуги…
— Потом, князь, — неожиданно прервала Наталья, глядя в узкое оконце.
Он удивленно приподнял бровь.
— Князь?
— Да, — она наконец повернулась к нему, и теперь смотрела на него в упор. — Я была у отца Сергия.
— У отца Сергия?
— Вспоминайте же! Из Знаменки…
Павел лучезарно улыбнулся.
— Да уж вспомнил! Значит, жив-здоров? Слава Богу! Так он…
— Мы говорили о вас. Но это не важно…
Наталья почувствовала, что ее начинает колотить от волнения. И не желая больше тянуть, выпалила:
— Как же могли вы, ваше сиятельство, за столько лет не вспомнить о родной дочери?! Неужто все испытания, всё, что вы пережили, могут вас в этом оправдать?
— Забыл о… о ком?..
— Не притворяйтесь! — Наталья подошла почти вплотную.
— Глаза — точь-в-точь… И даже движения… и вот эта манера вскидывать голову. И жест… вот как вы сделали сейчас… когда она удивлена чем-то или взволнованна, она делает так же.