— Иван-чай мне приятней всех цветов. Отчего — не знаю. Как будто тучка малиновая на землю ложится. И чувствуешь, что лето уже старится и осень не за горами. Хорошо на душе, тихо так становится.

Митя глядел на нее во все глаза. Барышня, по его рассуждению, должна любить розаны, не меньше. Маша, похоже, и сама это уже поняла, но не стало ей тревожно, оттого, что проговорилась, напротив — улыбнулась невольно. «Пускай думает, что я из глуши дремучей, из тех бар, у кого один двор, и кои по слогам читают». Что ж, а ведь с Петрушей, пожалуй, про иван-чай вот так-то и не поговоришь…

Глава шестая

В Прокудино

Плохо было Наде в подмосковном доме, в родовом ее гнезде. От графа, отца ее, — никаких известий. Фалькенберг, что всю дорогу казался мрачнее тучи, поселился, никого не спрашивая, в комнатушке на нижнем этаже и почти оттуда не выглядывал. Зато прибывший с Надей из Петербурга управляющий Прокудиных Карп Петрович не спускал с юной барышни глаз, и Надежда гадала, чей приказ выполняет он: самого ли Кириллы Матвеевича, Фалькенберга, а может… отца Франциска? Последний, к большому Надиному облегчению, до сих пор не показывался. Девушка догадывалась, что именно сие обстоятельство и послужило причиной тревоги и мрачности ненавистного немца. Если бы видела она, тихо плачущая в углу кареты на пути в Прокудино, как сопровождавший ее верхом Фалькенберг то и дело останавливается, и, оглядываясь, подолгу смотрит вдаль, то уверилась бы в своих предположениях. К страшной тревоге от неясности и двусмысленности своего положения, к волнению за отца (Надя хотя и была на него разобижена, но отец все-таки…) примешивалась горечь от расставания с Александром Вельяминовым и досада на него, дорогого возлюбленного. Зачем он играет с ней в какие-то тайны, когда у нее столько своих неясностей и непонятностей? Где он? Если любит по-прежнему, почему не спешит выручить из беды?

Дни Надя проводила в светелке наверху, что окнами во двор. Ей тоже не хотелось покидать свое убежище. Часами просиживала она возле открытого окна и смотрела, смотрела на едва видимый отсюда кусочек деревни…

Никто, кроме преданной Дашеньки, не имел доступа к барышне. Остальных Надя просто прогоняла, и сама выходила весьма редко — ей казалось, что всегда следят за нею хитрые глаза Карпа Петровича…

Нынче Дашенька явилась пред Надеждой радостная, выудила откуда-то обрезок бумаги.

«Я очень близко, и намереваюсь тебя посетить. Проведет ли меня твоя Д. сегодня вечером черным ходом, как бывало в Петербурге?»

Почерк был знаком. Надя взволнованно взглянула на камеристку.

— Наталья?! Где она? Ты ее видела?

— Нет, барышня, меня Сенька, казак их, остановил, когда я, исполнив веление ваше, из монастыря возвращалась…

— Как ответ передать?

— У околицы Сенька ждать меня будет…

Надя забеспокоилась: не опасно ли все это? Но как же хочется увидеть человека, у которого можно поплакать на плече! К тому же Надежде было известно: если подруга чего-то решила — ее ничто не остановит…

Уже совсем стемнело, когда Наденька с сильно колотившимся сердцем отворила дверь на условный Дашенькин стук. И тут же повисла на шее у единственной подруги. Непрошеные слезы обожгли глаза и, как не пыталась Надежда, но не смогла сдержаться. Наталья ласково провела ладонью по ее пушистым волосам.

— Надя, что случилось?

— Ничего не знаю, — юная графиня нервно дернула головкой, быстро смахнула слезу. — От отца никаких известий!

— Мы следовали за вами на расстоянии, я и Сенька. Случались препятствия на пути… а потом… ну да ладно, незачем о пустяках. Надин, я решила тебя похитить!

— Что?!

— Похитить, увезти с собой, спрятать… Не оставлять же тебя здесь с этим немцем. Понимаю, было бы намного приятней, кабы похищал тебя юный рыцарь на коне, но за неимением оного, думаю, придется тебе и на меня согласиться…

— Что ты такое говоришь? — Надя изумленно рассматривала подругу — дорожный костюм, весьма близкий к мужскому, высокие сапоги, треуголка на черных кудрях…

— …и я готова сделать это прямо сейчас. Тяжко у вас здесь, тревожно… Пока Дашенька твоя вела меня по лабиринту из лесенок, мне казалось: за мной наблюдают…

— О Боже!

— Да. Надеюсь, что ошиблась… И все же выходить во двор тебе опасно, могут перехватить в доме.

— Что ты задумала? — Наденька нервно дрожала.

— У садовой калитки ждет Сенька с лошадьми. А у меня… вот.

Откуда-то из-под камзола Наталья выудила туго скрученную веревку. Надя всплеснула руками и хотела что-то возразить, но подруга ее уже прилаживала веревку к окну, приговаривая:

— Здесь не высоко… Если ты никогда не делала этого раньше… Конечно же, не делала. Но это легко! Минута — и мы у калитки. А так, пока проберешься к черному ходу через весь ваш дом…

— Хорошо! — воскликнула Надя. Внезапно ее охватила злость, отогнавшая страх. — Мне нетрудно будет спуститься по веревке…

В дверь забарабанили.

— Надежда, откройте! — раздался голос Фалькенберга. — У вас кто-то есть!

— Убирайтесь прочь! — закричала Наденька вне себя, и слезы, на этот раз злые, вновь блеснули в ее глазах.

— Надя, сюда, быстрее… — зашептала Наталья.

За дверью послышались женские рыдания, их перекрыл мужской голос:

— Надежда, если вы сию секунду не откроете, я своими руками задушу вашу горничную! Я уже держу ее за горло, она плачет. Я не шучу! Иначе мне не войти, эти чертовы двери не выломаешь… Ну!

— Подлец! — воскликнула Наденька, задрожав уже не от страха, а от негодования, и бросилась к двери. Наталья едва успела спрятаться в маленькой нише за занавесью.

Фалькенберг не вошел, а вломился. Взглянув на него, Надя ощутила настоящий ужас: серые глаза немца были почти безумны.

— Кто здесь, кроме вас?! Видели, как горничная привела к вам кого-то, но она молчит!

Надя быстро огляделась, Натальи не было видно, и она чуть-чуть успокоилась.

— Как видите, здесь никого нет! — она нервно, издевательски рассмеялась. — Да если б кто и был… Какое право вы имеете вламываться ко мне с таким… с таким бесстыдством, с такой наглостью! Немедленно выйдите, и пришлите ко мне мою Дашу.

— Она кого-то привела к вам! — упрямо повторил немец. — Это видел…

— Карп Петрович? — Надя вновь засмеялась недобрым смехом. — Да я просто прикажу выпороть этого наглого соглядатая на конюшне. Сейчас же прикажу!

— Не прикажите, — прошипел Фалькенберг, — поскольку это мой дом, со всеми слугами и вообще всем, что в нем находится.

— Что?! Да как вы…

— Таково распоряжение вашего дражайшего родителя, дорогая Надин! Я жду с минуты на минуту отца Франциска, который обвенчает нас по желанию вашего батюшки.

— Ах, так! — глаза Наденьки сузились. — Значит, это правда? И вы думаете, что графиня Прокудина согласиться венчаться по католическому обряду с безродным проходимцем?

— А вас не спросят, милая фройлен, повторяю, это желание вашего отца. Позднее, если пожелаете, мы сможем вторично обвенчаться в православной Церкви, дабы не смущать ваших соотечественников.

— Где мой отец?

— Пока ничего сказать вам не могу.

— Зато мне есть, что сказать вам! — Надя негодовала, голос ее срывался. — Ваш дорогой отец Франциск — французский агент, не так ли? Надо было бы полной дурой быть, чтобы жить в нашем петербургском доме и не заметить странностей, то и дело там приключавшихся. А теперь послушайте меня, гер Иоганн… один человек по моему приказу следил за флигелем, где жил ваш духовник. Преданный слуга, он уже выполнял некие поручения моего отца… Теперь он согласился помогать мне. Никто не знал, что я слежу за вами! — она нервно хохотнула. — Странные визиты, ночные гости… и даже сам великолепный Жано Лесток! На хорошем месте выстроен сей крошечный домик — многое можно разглядеть из моей комнаты в щель занавесок… Вы же были уверены, что под крылышком моего отца будете в безопасности? Вы не ожидали ничего подобного с моей стороны?