Далее шимпанзе продемонстрировала способность образовывать понятия и складывать фразы, которым никто ее не учил. Уошо не было известно слово «утка», но, увидев утку на озере, она тут же соединила на пальцах два знака «вода» и «птица». Получилось «водяная птица». В другом случае, увидев пролетавший вблизи самолет, Уошо языком жестов стала просить своего воспитателя: «Покатай меня на самолете». Сообщение это вызвало сенсацию в ученом мире.

Эксперименты, проведенные на шимпанзе, были повторены на гориллах. Семилетняя горилла Коко освоила 645 знаков-жестов, из них 375 – активно.

Если Коко нездоровилось, врачу не было нужды ломать себе голову, что с ней. Горилла сама отвечала на вопросы, что у нее болит. Но что интересно, страдания других трогали ее не меньше, чем собственные. Заметив однажды лошадь, взнузданную и с уздечкой во рту, горилла пришла в волнение и стала быстро складывать на пальцах знаки:

– Лошадь печальна.

– Лошадь печальна почему? – спросили ее.

– Зубы, – сложила ответ Коко.

«Диалоги» с гориллой исследователи всякий раз записывали на видеомагнитофон, с тем чтобы потом просматривать их, демонстрировать коллегам.

Коко показали фото другой гориллы, которая вырывалась, когда ее пытались купать в ванной. Коко тут же припомнила, что она и сама терпеть не может этой процедуры и прокомментировала фотографию:

– Там я плачу.

Исследователей не удивляла уже сама осмысленность этой реакции, для них важно было свидетельство памяти гориллы на события. Через три дня после того, как Коко укусила как-то свою воспитательницу, та показала ей синяк на руке и спросила жестами:

– Что ты сделала мне?

– Укус, – ответила Коко.

– Признаешь?

– Жалею укус царапина.

– Почему укус?

– Рассердилась.

– Почему рассердилась?

– Не знаю.

К Коко можно было обращаться и устно, она знает значение около сотни английских слов.

Подобно тому, как в ребенке всегда удивляет появление чего-то, взявшегося неведомо откуда, того, что он не мог перенять у родителей, также удивительно появление этих «незапрограммированных» черт у гориллы. Никто не учил ее составлять новые слова, когда оказывалось, что ей не хватает запаса. Коко стала делать это сама, подобно Уошо, придумавшей «водяную птицу». Коко не знала, как называется странное полосатое существо, которое она увидела в вольере зоопарка. Но сразу сработала ассоциативная связь, и Коко сложила знаки: «белый тигр». Так окрестила она зебру. Коко не знала слова «маска», но увидев ее, она тут же составила «шляпа на глаза».

И уж, конечно, чему никто не учил гориллу, так это ругаться. Невероятно, но судя по всему, какие-то уничижительные, оскорбительные понятия существовали в ее сознании до и помимо человека. Язык жестов позволил ей лишь выразить это. Как-то, когда воспитательница показала Коко плакат, на котором была изображена горилла, та, по каким-то ей одной понятным причинам пришла в негодование.

– Ты птица, – показала она жестами.

– Я не птица, – возразила воспитательница, удивляясь.

– Нет, ты птица, птица, птица, – зачастила Коко.

Как выяснилось потом, в понимании гориллы «птица» была существом низшего порядка. Назвать человека «птицей», очевидно, все равно, что в человеческом понимании обозвать его «собакой».

В другом случае, когда воспитательница отчитывала Коко за разорванную куклу (как оказалось потом, не совсем справедливо), горилла ответила ей прямым ругательством:

– Ты, – показала она на пальцах, – грязный плохой туалет.

Возможно, мысль выражена и не совсем изящно. Но разве большинство из нас в ответ на несправедливость реагировало бы не подобным образом? Наверное, мы произнесли бы другие слова, но только за счет большего их запаса.

Такие признаки, как черты личности, принято считать присущими только человеку. Наблюдения и контакты с приматами, овладевшими неким запасом человеческих «слов», заставляют усомниться в этом. «Кто она, личность или животное?» – спросил репортер, в течение нескольких дней наблюдавший гориллу. Исследователи перевели этот вопрос Коко:

– Кто ты?

– Я отличное животное горилла, – без колебаний ответила Коко.

Известны случаи как бы спонтанного обучения животных и даже птиц отдельным словам и целым фразам.

Недавно «Правда» рассказала о «говорящем» вороне Карлуше. Вместе со своим хозяином Карлуша часто появляется во время зимней рыбалки на водохранилище близ Минска. Птица важно вышагивает от лунки к лунке, комментируя улов: «Ок-кунь», «Ер-рш». Как и многие его собратья, Карлуша обожает яркие, блестящие предметы, и к концу лова у лунки хозяина собирается целая куча пуговиц, ножей, зажигалок. Потерпевших, которые приходят за своими вещами, он встречает фразой: «Ты х-х-то такой?» Всего в вороньем словаре около шестидесяти слов.

До последнего времени вороны, скворцы и попугаи были единственными, кому удавалась имитация человеческой речи. Недавно, однако, к числу их прибавилось еще одно существо – тюлень. Десятилетний тюлень Гувер, чуть ли не с рождения живущий в городском аквариуме Бостона, приветствует посетителей словами «Хау ду ю ду» («Как поживаете?»), произносимыми густым басом. Хотя словарный запас его весьма ограничен, Гувер нередко болтает сам по себе, без приглашения. По мнению этнопсихологов, тюлень этот – первое млекопитающее, успешно воспроизводящее голос человека.

Первое, но не единственное. «Социалистическая индустрия» и некоторые другие советские газеты рассказали о слоне Батыре из карагандинского зоопарка. Как-то утром заведующая секцией парнокопытных Е. Белоусова, проходя мимо клетки слона, услышала вдруг грубый мужской голос: «Попоите Батыра!» Оглянулась – вокруг никого. И снова голос: «Батыр пить». Это говорил сам слон. Он хотел пить.

Способность к коммуникации с человеком во многом зависит от «словарного запаса», от того, насколько сложные символы и какое их число может различать животное. Судя по этому, приматы – далеко не единственные, с кем человек сможет со временем установить диалог. Польский исследователь Дембовский, изучая крыс, обнаружил, что они без особого труда научаются распознавать довольно сложные графические символы. Некоторые из таких символов трудно запомнить даже человеку.

Итак, одни исследователи пытаются овладеть «языком животных», другие – научить самих животных языку.

Познавая язык животных, систему сигналов, которыми они обмениваются, мы приближаемся к пониманию их проблем и круга их ситуаций. Обучая иные существа нашим, человеческим словам, понятиям и знакам, мы приближаем их к пониманию нашего человеческого мира. Человек и животное движутся навстречу друг другу.

Раз, два, три, четыре…

Детей обучают считать. Но никто не учил этому птиц, живущих на воле. Никто не учил этому муравьев. В одном из экспериментов этологи разрезали приманку на три неравные части и расположили их на муравьиной тропе. Обнаружив их, муравей-разведчик тщательно обнюхал кусочки один за другим, и вскоре каждым из кусков занималась своя группа – 25, 44 и 89 муравьев. Числа эти строго соответствовали размерам приманки. Значит ли это, задаются вопросом этологи, что разведчик, вызывая «рабочие команды», исходил из неких количественных или даже арифметических расчетов? Каким образом передается этот сигнал?

Наблюдая за муравьями, можно видеть, как один быстро ощупывает своего сотоварища усиками. «Ощупанный», в свою очередь, проделывает это с другим муравьем, тот – со следующим и т. д. Сверхскоростная фотосъемка позволила увидеть этот процесс более подробно, стало возможным различить отдельные черты муравьиных жестов. Как пишет О. Жемайтис, «выяснились важные обстоятельства пантомимы: все муравьи передавали друг другу один и тот же сигнал, разговаривали между собой на еще не ясном для энтомологов языке» [11] .

Вопрос, подвластен ли представителям животного мира счет, может быть повторен и в отношении птиц. Если у птицы, сидящей на яйцах, вынуть из гнезда одно яйцо, она тут же обнаружит пропажу. Компенсируя потерю, она снесет новое. Если опять вынуть яйцо, все повторится сначала. Неужели птицам доступно понятие числа, хотя бы в самой начальной форме? То, с какой легкостью удается обучить их счету, говорит в пользу этого.