Он надел валенки, ватник, перекинул через плечо лямку холстинной торбы, свистнул Буяна и вышел на заснежённую предутреннюю улицу. Было ещё совсем темно. Над головой стояло усыпанное крупными звёздами небо. От реки тянуло влажноватым ветром. Шилков поднял лицо кверху и подставил его ветру.

— К теплу, пожалуй, — сказал он негромко.

Они направились к центру города, там спустились на реку и пошли к другому берегу в сторону вокзала. К тому времени, когда они пришли на вокзал, звёзды начали едва приметно бледнеть. К городу пробивался бледный серый рассвет. Шилков привёл Глебку прямо в паровозное депо. Огромные двери-ворота были уже раскрыты настежь. В глубине депо стояло три замасленных, чумазых паровоза.

Глебка с любопытством оглядывал эти высокие стены, лежащий среди них огромный пятачок поворотного круга, расходящиеся от него веером к паровозным стойлам рельсы, каменные рвы с кучками золы и шлака. Всё это было так занятно, что в первые минуты Глебка забыл, зачем сюда пришёл.

Шилков прямо от дверей направился к стоящим возле верстака двум рабочим. Один из них был белобрысый парень лет двадцати, другой — старик. Пошептался Шилков с ними о чём-то, потом подошёл вместе со стариком к Глебке:

— Вот, Лепихин, племяш мой. Приветь пока.

Вслед затем он направился к двери, бросив на ходу, что скоро вернётся. Старик Лепихин остался возле Глебки. Он был невысок ростом, но жилист и двигался сноровисто и быстро. Глаза его смотрели живо, правая рука частенько трогала заросшие густым седым волосом щёки.

— Давай-ко сядем, — сказал Лепихин, как только Шилков скрылся за дверьми. — В ногах, брат, правды нет.

Он подвинул скамейку к стоявшей возле дверей жаровне и сам первый сел. Глебка осторожно присел рядом.

— Грейся, — кивнул Лепихин на жаровню и, помедлив минуту, спросил:

— Племяш, значит, шилковский?

Глебка, несколько озадаченный тем, что Шилков объявил его своим племянником, тем не менее понял, что возражать против этого он не должен, и молча кивнул головой.

— Как звать-то?

— Глебкой.

— А годков сколько?

— Четырнадцать, пятнадцатый.

— Хорошие года.

Лепихин помолчал, потом повторил неторопливо и раздумчиво:

— Хорошие года.

Глебка посмотрел на него с недоумением. Ему никогда не приходило в голову, что годы его — хорошие годы, да и сейчас он этого не понял и только пожал плечами в ответ на замечание старика. Лепихин вздохнул и, повернув голову к двери, задумчиво покачал головой. Он хотел ещё что-то сказать, но в это время проходивший мимо солдат в рыжей шубе увидел сквозь раскрытые двери депо жаровню с золотой россыпью раскалённого угля и сказал, ступив на порог:

— Эй, хозяин, пусти погреться.

Не дожидаясь ответа, он вошёл в депо и, остановившись против жаровни, протянул над ней руки.

— Шуба-то на баране, а ты вдруг зазяб, — проворчал Лепихин, насмешливо и неприязненно глядя на солдата.

— Меня та шуба не греет, — сказал солдат с усмешкой.

Лепихин глянул на солдата своими живыми приглядистыми глазами. Солдат заметил, что его испытующе разглядывают, но, казалось, ничуть этим не смутился. Только скулы резче выступили на его смуглом, сумрачном лице. Лепихин обежал быстрым взглядом и это лицо и всю коренастую фигуру солдата и сказал:

— В старом-то уставе было записано, что солдат должон иметь бравый и молодцеватый вид, а у тебя что-то не по уставу получается. Квёлый ты какой-то.

— Будешь квёлый, — сердито буркнул солдат.

Лепихин поскрёб щетинистые щёки и насмешливо спросил:

— Что, солдат, аль невесело на белом свете жить?

Он сделал ударение на слове «белом». Солдат, смотревший на свои протянутые над жаровней руки, медленно поднял на старика сумрачные глаза.

— Думаешь на красном веселее?

Старик не мигая встретил его тяжёлый взгляд.

— А ты-то сам как думаешь?

— Солдату думать не приказано.

Лепихин усмехнулся и показал на отвёрнутую полу рыжей шубы.

— Баран твой тоже, видно, не думал, так вот зато из него шубу и сделали.

— Неизвестно ещё, что из нас сделают, — буркнул солдат.

— Известно. Уже сделали, — резко сказал молодой белобрысый рабочий, подходя вплотную к солдату и глядя на него с нескрываемой злобой. — Бандитов сделали. Каждый день людей расстреливать на Мхи водите.

— Я не вожу, — сказал солдат, сердито сопя и снова опуская глаза на свои руки, протянутые над жаровней.

— Не ты, так другой, какая разница? Одна шайка.

— Постой, Городцов, — вмешался Лепихин. — Ты не горячись.

Он оттеснил Городцова и подмигнул ему, давая понять, что он повёл разговор очень уж круто и опасно. Потом повернулся к солдату и уже без насмешки спросил:

— Ты, видать, не так давно в солдатах?

— Месяца два всего.

— По мобилизации?

— По мобилизации.

— А прежде чего делал?

— Прежде лесорубом был и по сплаву, то же самое ходил.

— А сам откуда родом?

— Шенкурской.

— А-а, шенкурята — крепкие ребята. Как боровички. И скуласты. Случаем, не Зуев твоя фамилия?

— Зуев, — солдат удивлённо поднял брови. — Откуда ты дознался?

— Дознаться нетрудно, — снисходительно усмехнулся Лепихин. — Половина шенкурят — Зуевы.

— Верно, — сумрачное лицо солдата впервые за всё время посветлело и на нём мелькнула улыбка. — Зуевых у нас, верно, много. И ребята шенкурские крепкие.

— Как же, слыхали о вашей крепости, — снова вмешался белобрысый Городцов. — В январе, сказывают, красные вам как раз под Шенкурском всыпали, так что вы и город кинули, да семьдесят вёрст аж за Шеговары драпали.

Лицо солдата снова стало сумрачным и замкнутым.

— То не нам всыпали, — сказал он обиженно. — То американцам да канадцам. Они там фронт держали.

— Держали, да не удержали, — сказал злорадно Городцов.

Лепихин взял его слегка за локоть и оттянул в сторону. Солдат молчал. Лепихин сказал, прищурясь:

— Выходит, значит, всё по справедливости, что назад к Москве отошёл город. Старое такое присловье есть: Шенкурск городок — Москвы уголок. Может слыхал, лесоруб?