И Эсме заставила меня лечь на нее, и мы целовались, целовались по-настоящему, и я чувствовал, как ее рука обвивает мою шею, и мы приближались к этому, как парочка кроликов, и тогда она остановилась и взглянула на меня, и один ее глаз, левый, действительно вроде как не поспевал за правым, и она вытянула губы в линию, и посмотрела очень серьезно, и сказала: «Ты с Гретхен?», и я сказал: «Я пришел с ней», и она сказала: «Нет, ты встречаешься с ней?», и я сказал: «Нет, мы просто друзья», и она сказала: «Если ты скажешь мне правду, обещаю, не буду злиться», и я подумал об этом секунду, и сказал: «Мы просто друзья», и она кивнула, и мы продолжили.

Спустя одну горячую минуту какой-то длинноволосый готический парень прошлепал через кухню, огляделся, кивнул и крикнул: «Бассейн!», затем стащил туфли и прыгнул в воду, даже не сняв свою черную робу. Через пару минут все эти потные панки срывали с себя остатки одежды и подскакивали в воздух, выполняя всякие трюки, — может, около шестидесяти людей бесились блин в бассейне, и кто-то кричал: «Марко!», и кто-то отвечал: «Поло», и девчонки на плечах у парней устраивали петушиные бои, и все снова целовались и обнимались, и Эсме сказала: «Хочешь пойти в дом?» Я кивнул, и мы встали, и кто-то показывал на нас пальцем, и только тогда я огляделся в поисках Гретхен, и не смог найти ее, и начал думать о самом плохом, типа она с этим скейтером, но затем она вышла, стряхивая пепел с сигареты в банку из-под пива, вроде как грустная. Должно быть, Эсме заметила, куда я смотрю, потому что она отпустила мою руку и сказала: «Иди поговори с ней, Брайан Освальд, если хочешь», и затем, вот так просто, исчезла в своем хреновом доме, и на этом все и закончилось.

Правда была в том, что я действительно хотел поговорить с Гретхен, но не знал, что сказать, и поэтому я пошел туда, где она стояла в одиночестве, прислонившись к крошечному сараю, который кто-то распахнул, чтобы стырить плоты и матрасы.

— Ну и что случилось с твоим приятелем? — спросил я, чувствуя себя полным дерьмом.

— Сказал, что ему на работу пора.

— Может, ты даже имя его спросила?

— Ага, — сказала она. — Его зовут Джереми. Он вон в ту школу ходит.

— О, да он богатенький, — сказал я.

— Тебе какая хрен разница? — спросила она.

— Никакой, — сказал я.

— Вот и прекрасно, — сказала она. — Слышала, что ты снова обжимался со своей шлюшкой?

— Она не шлюшка.

— Ну если ей пришлось соврать, что ты в рок-группе играешь, значит все-таки шлюшка.

— Ну у тебя тоже вроде не все как по маслу?

— Я знаю. Не думаю, что когда-нибудь еще увижу этого парня. Тоже мне огорчение.

— Не знаю, не знаю, — сказал я типа шепотом.

— Чего? — крикнула она.

— Не знаю, не знаю, — снова сказал я, на этот раз еще тише, и в этот самый момент мы с Гретхен стояли у бассейна, очень близко, очень близко, и пахло хлоркой и лосьоном для загара, и кто-то где-то курил траву — вон те парень с девчонкой на том краю бассейна, что ли, — и голубая ночь искрилась, и некоторые ребята полностью обнажились, и звезды отражались и текли по дну бассейна, и не знаю, я только сказал себе: На хуй. На хуй. Почему не сейчас? И мгновенно я задержал дыхание и схватил Гретхен за лицо обеими руками и поцеловал ее, вонзив язык ей в рот на одно короткое мгновение, и почувствовал ее зубы и жвачку и язык, и она ударила меня в солнечное сплетение, затем вытерла рот рукой и снова ударила меня и сказала: «Ты что блядь напился, что ли, тоже?», и я сказал: «Нет». Из меня все еще выходил воздух, и я посмотрел на нее, и она все еще вытирала лицо, а затем сказала: «Что ж, тогда прекрати блядь тупить».

Двадцать девять

Итак, у меня не было какой-то особенной песни, так что я был в дерьме. Потому теперь, все что мне оставалось — коллекция песен. Но чтобы коллекция была безупречной, ты должен показать, как ты крут, как интересен, не раскрывая при этом того секрета, что по уши влюблен в человека, для которого записываешь эту кассету. Во всяком случае, так говорила Гретхен.

— Вся фишка в том, чтобы не быть как на ладони, — предупредила она, рисуя черным маркером на коробке ухмыляющийся череп, из глазных отверстий которого, размером с блюдца, выглядывали ножи. Мы сидели в ее комнате, работая над нашими кассетами. Я пытался сделать для нее еще одну, но все равно получалось что-то чересчур сентиментальное, а она свою делала не для кого иного, как — вы уже догадались — Тони Дегана. Я наблюдал за ее работай и думал, сколько еще пройдет времени, прежде чем она закончит ее, подарит ему, и он в конце концов «испортит» Гретхен, в сексуальном смысле.

— В этом-то и проблема, — сказал я, глядя на нее, и возбуждение приклеилось ко мне, как вонь. — Я как на ладони.

— Какие ты песни выбрал?

— Не знаю. Не могу ничего хорошего придумать.

— Давай посмотрим, что ты уже записал, — сказала она. «У каждой розы есть шипы»! «Дом, милый дом»! Да что блин с тобой? Да какой девчонке это дерьмо понравится?

— Не знаю. Не могу придумать подходящей песни без того, чтобы не пустить розовые слюни.

— Для кого ты это делаешь-то? — спросила она, прищурившись.

— Для одной девчонки из школьного оркестра, — соврал я.

— Она что, шлюха?

— Нет, — сказал я. — Ей просто рок нравится.

— Вся фишка в том, чтобы показать ей, что ты крутой, и не быть каким-нибудь блин слюнтяем. Тогда это получается как бы секрет, что она тебе нравится.

— Ну, Тони Деган все равно узнает, что нравится тебе, — сказал я.

— Вовсе нет, у меня свои методы.

— Какие это?

— Я записываю очень быстрые, очень громкие песни.

— И?

— И это не какая-нибудь любовь-морковь.

Гретхен нажала кнопку записи и начала новую песню, the Dead Kennedys, Holiday in Cambodia. У нее было несколько из London Callings, еще немного из раннего Black Flag — Wasted и так далее — и вся вторая часть Operation Ivy. Дверь комнаты распахнулась, и мы посмотрели на Ким, которая вошла, улыбаясь, в черной футболке «Misfits» и красной фланелевой юбке. Ее герпес еще не прошел, и она явно постаралась скрыть его большим количеством косметики. Она прыгнула на кровать и резко ущипнула Гретхен за бок.

— Вы готовы идти, придурки? — спросила Ким.

— Похоже на то. Как ты сюда так быстро добралась? — в свою очередь спросила Гретхен.

— Знаешь этого парня с ирокезом, Майка, ну который в кинотеатре работает в торговом центре? Он меня подбросил.

— Да ты что? Он классный? — спросила Гретхен.

— Ну да. Ну, не знаю, он вроде пидор. Правда он, ну, потерся о мою ногу.

— Кажется, он милый.

— Я думала, может, он в кино может меня пустить без билета и все такое, но он там типа просто подметает. Ну так что, вы готовы или как?

— Ага.

— Я, наверное, домой пойду, — сказал я. Я встал и натянул свою джинсовую куртку.

— А что с тобой такое, детка? — спросила Ким.

— Что-то не хочется.

— Там Бобби и Тони ждут. Вы, ребята, можете посмотреть, как я отпизжу эту Лору, — сказала Ким.

— Зачем? Я думала, она нам нравится, — сказала Гретхен.

— Она мне нравилась, пока я не застала ее целующейся с этим говнюком Бобби.

— Я думал, вы, ребята, расстались и встречаетесь с другими и все такое, — сказал я.

— Ну да — в смысле, вроде как. Мы все еще вроде как встречаемся, но не разговариваем друг с другом. И я сказала Лоре, знаете, что мы с Бобби опять не разговариваем, и она такая типа: «Ну, ребята, вы должны поговорить. Все наладится» — а потом этот урод Бобби приходит и говорит мне, что он ее лапал в своем фургоне.

— Я думаю, вам двоим просто надо оставить друг друга в покое раз и навсегда, — сказала Гретхен, кивая, натягивая свои черные ботинки.

— Я бы так и сделала, если бы он не умел трахаться, но черт возьми… В смысле, знаешь, Бобби вроде как полный урод, но когда дело доходит до траха… я уже не знаю. Да, Тони Деган опять о тебе спрашивал.