— Что это за телеграмма? — спросил генерал-лейтенант.

— Так, обычная телеграмма.

Генерал наполнил рюмки.

— Посылают телеграммы, думают, что с помощью телеграмм можно что-нибудь решить.

Генерал-лейтенант посмотрел на него устало и внимательно, хотел, видимо, что-то спросить, но вместо этого закурил.

— А знаете, что мне сказала старуха-албанка на свадьбе? — проговорил генерал. — «Ты пришел сюда смотреть, как мы женим наших сыновей, чтобы потом прийти убивать их».

— Жуткие слова.

— Вы говорите: жуткие слова. Если бы вы знали, что она сделала после этого! Впрочем, лучше вам и не знать.

— Пейте! — сказал генерал-лейтенант. — За ваше здоровье! Чтобы вы благополучно и в полном здравии вернулись на родину! Как я вам завидую.

— Спасибо!

Генерал чувствовал, что пьянеет.

Зал понемногу пустел, деревянные ступеньки, ведущие вниз, в таверну, скрипели реже, но музыка играла не переставая.

— А где ваш святой отец? — неожиданно спросил генерал-лейтенант.

— Не знаю, — ответил генерал. — Где-то шляется и, конечно, продолжает отвечать на телеграммы.

Тот удивленно посмотрел на него.

— Вы знаете, что у меня случилось в одном селе? — спросил генерал-лейтенант. — Почва была песчаная, сильно засоленная. И очень твердая, плохо поддавалась. Мы вскрыли могилы и обнаружили неразложившиеся трупы. Жуткое зрелище. Пришлось заказывать большие гробы, как для только что умерших.

— Интересно, — сказал генерал. — Со мной такого не случалось.

— Но это еще не все, — продолжал тот. — Вся краина, похоже, узнала об этом. Через несколько дней один крестьянин сочинил песню.

— Песню?

— Да, да, песню. Я записал слова. Они у меня там, наверху. Смысл примерно такой: тела наших врагов даже земля не принимает, или что-то в этом роде. Албанцы как будто на самом деле в это верят. Потому что они не знакомы с химией.

— Зато с войной знакомы.

— Это верно. Официант!

— Мы тоже как-то услышали песню и решили, что это — провокация, — сказал генерал. — Но песня оказалась старинной и к тому же про любовь.

— Вот как?

— В песне говорилось: «О, прекрасная Ханко, не ходи среди могил, твоя красота воскрешает мертвецов».

— Надо же, — удивился генерал-лейтенант.

— Мы по этому поводу даже ноту протеста написали.

Они долго еще разговаривали, но все время речь у них заходила о войне и кладбищах. К каждой нашей мысли прибита жестяная табличка, подумал генерал. Проржавевшая табличка с выцветшими буквами, которые с трудом можно прочитать. Табличка скрипит, когда дует ветер, а ветер дует не переставая, как в том ущелье, где все кресты и надгробья склонились к западу. Они спросили, почему все кресты наклонены в одну и ту же сторону, и крестьяне сказали им, что это из-за ветра, который всегда дует в этом направлении.

Зал почти совсем опустел, когда принесли еще одну телеграмму. Генерал взял ее из рук портье и вскрыл, не посмотрев даже, откуда она.

Не дочитав до конца, скомкал ее и бросил в пепельницу.

— Сегодня вечером вам приходят крайне таинственные телеграммы.

Генерал ему не ответил.

Генерал-лейтенант вздохнул.

— Я боюсь ночных телеграмм.

Музыка еще была слышна, но посетителей становилось все меньше.

— Который час? — спросил генерал.

— Скоро полночь.

Не стоит напиваться, подумал он. Уже поздно. А впрочем, рюмку-другую еще можно выпить.

Они выпили еще за что-то, генерал не понял толком за что. Не все ли равно, подумал он, за что мы пьем?

— Я хотел бы вас спросить, — сказал он, наклонившись к самому уху генерал-лейтенанта, — вы никогда не пили со священником?

— Со священником? Нет, пожалуй, не доводилось, но руку на отсечение дать не могу.

Генерал снова посмотрел на пустой рукав, глубоко засунутый в карман мундира.

У тебя только одна рука, подумал он, и ты ее должен беречь.

— Насколько я помню, нет, — повторил генерал-лейтенант.

Генерал покачал головой.

— Такова вот человеческая жизнь, — проговорил он задумчиво, — сегодня бредешь сквозь дождь, завтра пьешь со священником. Разве не так?

— Конечно.

— Нет, скажите, вы имеете что-то против?

— Как вы можете сомневаться?

— О, простите меня. Я слегка перебрал.

— Пожалуйста, пожалуйста.

— Хм.

Уставившись в пепельницу, генерал скорчил удивленную гримасу.

Глава двадцать пятая

— Уже за полночь, — сказал генерал, — похоже, они собираются закрывать.

— Да, наверное.

— Пошли в мой номер? — предложил генерал. — Посидим еще немного, поболтаем о всякой всячине. Я счастлив, что оказался в вашем обществе.

— Взаимно.

— Вы забыли бутылку.

— Извините.

— Если вы позволите, я полагаю, что нам нужно добавить.

— Конечно. Я в этом абсолютно убежден.

— Мы выполняем свой долг, и никто не имеет права вмешиваться в наши дела, — сказал генерал.

— Совершенно справедливо.

— А если он непьющий, это еще не значит, что я не могу запустить в него бутылкой коньяку, — сказал генерал.

— Совершенно справедливо! — сказал генерал-лейтенант. — У меня на этот счет вполне определенное мнение.

— Подержите, пожалуйста, минуточку!

— Извините!

— Пожалуйста!

Они поднимались по лестнице, спотыкаясь о ступеньки. У каждого в руке было по бутылке.

— Потише, — сказал генерал. — Албанцы рано ложатся.

— Дайте мне ключ, мне кажется, у вас дрожат руки.

— Главное — не шуметь.

— А мне нравится шум, — сказал генерал-лейтенант. — Тишина внушает мне ужас. Война эта была беззвучная, словно немой фильм. Лучше бы гремели пушки. Я выражаюсь как персонаж драмы?

— Тсс. Кто-то кашлянул.

— Дайте мне ключ. Да, война эта была беззвучная, война мертвых.

— Входите, прошу вас, — сказал генерал. — Садитесь. Я очень рад.

— Я просто счастлив.

Они уселись за стол друг против друга и переглянулись. Генерал наполнил рюмки.

— Мы две перелетные птицы, которые пьют фернет и коньяк, — прочувствованно сказал генерал-лейтенант.

Генерал кивнул. Потом они долго молчали.

— Мы разругались из-за мешка, — сказал генерал и нахмурился. — Я сбросил его в пропасть, — сказал он таким тоном, будто сообщал важную тайну.

— Но вы ведь сказали, что священник сейчас у себя в номере.

— Не священника, — сказал генерал, — мешок.

— А, понял. Совершенно правильно.

— Он не хотел, чтобы я бросал его в пропасть, — продолжал генерал, — а я не хотел брать мешок с собой, потому что он приносит несчастье.

— Совершенно правильно. В конце концов, что за важность — какой-то мешок? — сказал генерал-лейтенант, закурив сигарету.

— Но он никак с этим не хотел соглашаться.

— Поэтому вы его самого туда швырнули.

— Не его, мешок.

— А, извините!

Они снова замолчали. Жили-были легковушка и грузовик, вот ехали они однажды под дождем, ехали, подумал генерал.

— Жили-были легковушка и грузовик, вот ехали они однажды под дождем, ехали, — вслух повторил он.

— Что это? — спросил генерал-лейтенант. — Вы занимаетесь вопросами транспорта?

— Нет, это вторая сказка для племянницы.

— Вот как? Вы собираете сказки?

— Естественно.

— Сказки всегда меня интересовали.

— Это очень серьезно.

— Необычайно серьезно.

— Вы очень любезны.

— Несомненно, — неожиданно резко сказал генерал-лейтенант.

Генерал удивленно взглянул на него, но мысли его тут же перескочили на другое.

— У меня четыре мертвых священника, — сказал он.

— У меня — ни одного, — с грустью сказал генерал-лейтенант.

— И проституток у тебя нет.

— И проституток.

— Не расстраивайся, может еще найдешь.

— Может быть, — вздохнул генерал-лейтенант. — Чего только не находят в земле. Где ванная?

— За занавеской.

Генерал долго сидел за столом в одиночестве. Наконец генерал-лейтенант вернулся.