— Товарищ майор, мы ведь как лучше хотели…

— Как лучше!

И майор прочитал им маленькую лекцию о бдительности, которую они запомнили на всю жизнь. Запомнили потому, что им было нестерпимо стыдно и обидно за свое мальчишество. Запомнили потому, что майор не кричал, не возмущался, а терпеливо разъяснял им всю глупость подобной затеи. Запомнили потому, что в сущности и Николай и Вадим были настоящими моряками, отличными курсантами, будущими офицерами-разведчиками, — так им и сказал майор, — если только они перестанут заниматься партизанщиной.

Когда друзья, еще красные, но уже успокоенные, выходили из здания, навстречу им быстро шел капитан, которого они видели в кабинете Страхова. Он так торопился, что даже не ответил на приветствие.

В кабинете капитан прямо у двери начал докладывать:

— Товарищ майор, Родлинского в доме не оказалось. Он скрылся…

Дело было так.

Когда Тимофеев подъехал к фотоателье, Мамедалиев доложил ему, что фотограф был в ресторане и вернулся с каким-то пьяным иностранным моряком. В доме горел свет. На шторах четко вырисовывались силуэты двух людей, сидящих за столом. Тимофеев, весьма довольный тем, что застанет Родлинского, возможно, в процессе подготовки очередного нарушения закона, приказал оцепить дом и, постучав, вошел.

За столом, заставленным пустыми бутылками, уронив голову в лужу вина, спал мужчина. Напротив него сидело чучело из пальто и маленькой подушки. Родлинского не было. Поиски не дали никаких результатов, но капитан обнаружил в фотолаборатории маленькую дверь, выходящую на задний двор. За дверью стояли доски, был навален разный хлам. Присмотревшись, капитан обнаружил, что здесь кто-то недавно проходил.

Мамедалиев виновато разбирал бумаги.

— Товарищ капитан, все сожжено, вот пепел. У моряка в карманах несколько документов на имя Родлинского. Но пришел он сюда в сером пиджаке букле, а сейчас сидит в черном пиджаке Родлинского.

— С какого корабля?

— Не знаю.

— Куда вы смотрели, черт возьми! Где Родлинский? С какого корабля матрос? Что Родлинский делал в ресторане? Что вы делали?

— Виноват, товарищ капитан…

— Хорошо, потом поговорим. Вызывайте Марченко и проводника с собакой, идите по следу Родлинского. И молите бога, чтобы его следы не перекрыли на улицах — сейчас ночь! Я поеду к Страхову…

Выслушав капитана, майор несколько минут молчал. В тишине кабинета было слышно, как тикают часы. Двенадцать минут второго.

— Матроса протрезвить, — прервал, наконец, молчание Страхов. — Выяснить, с какого парохода. Он, надеюсь, остался в доме?

— Да.

— Доложите мне по выяснении сюда. Нет. Подождите!

Майор подошел к телефону.

— Дежурный по порту? Говорит майор Страхов. Какой пароход должен выходить из порта сегодня утром? Хорошо, перезвоните мне по коммутатору, — майор повесил трубку. — Проверяет.

Телефон зазвонил.

— Да, Страхов. Слушаю. «Кулибин», «Харьков», «Дженни». Одну минуту, к какому порту приписан? Время ухода? Капитан? Позывные? Благодарю вас.

— Думаю, что это «Дженни». Она уходит в четыре утра. Матроса привезете потом ко мне. Я буду в кабинете дежурного по порту.

Вновь раздался телефонный звонок. Страхов снял трубку.

— Лейтенант Мамедалиев? Слушаю. Проверили? Великолепно. С «Дженни»? Боцман? Очень хорошо.

Майор положил трубку и обернулся к капитану Тимофееву:

— Мои распоряжения остаются в силе…. Идите…

В глухую полночь

Путь к порту лежал почти через весь город. Родлинский решил идти пешком. Конечно, можно было бы взять такси, но некоторые шоферы знали его как фотографа, и попадаться им на глаза в боцманской куртке и в фуражке иностранного моряка было по меньшей мере неосторожно.

Нервы шпиона были напряжены до предела. Напрасно он старался убедить себя, что советским контрразведчикам неизвестен потайной ход из домика, что он ловко провел их, что «Дженни» уходит через три часа и утром он будет далеко отсюда, в полной безопасности. Но нервы, проклятые нервы…

Впереди, метрах в пятидесяти, из переулка вышли двое и решительно направились навстречу Родлинскому. Под фонарем на их плечах блеснуло золото погон. Фотограф почувствовал, как что-то в груди у него буквально оборвалось, ноги мелко и противно задрожали. Все кончено… Сейчас возьмут… Родлинский замедлил шаг, затем почему-то пошел быстрее, почти побежал навстречу тем, в погонах, потом остановился… Офицеры, бросив на него удивленный взгляд, прошли мимо.

«Идиот, распустился! — одернул себя шпион. — Если буду шарахаться от каждого прохожего, наверняка попадусь».

Лицо Родлинского было бело как мел, руки дрожали, а ноги непроизвольно выписывали такие вензеля, что разыгрывать пьяного не стоило труда. Фигура его сразу потеряла былую осанку. Фотограф стал даже как будто бы ниже ростом…

Небольшой металлический мост через железнодорожную колею, соединяющий городскую территорию с территорией порта, едва ли не самый оживленный в городе. Днем и ночью, утром и вечером здесь можно встретить моряков с советских и иностранных кораблей, направляющихся в город, чтобы «встряхнуться» после долгого плавания, или возвращающихся в свой плавучий дом. По обоим концам моста стоят две сторожевые будки. Первая обычно пустует, а во второй сидит подслеповатый вахтер и мельком просматривает документы проходящих. Вот и мост. Родлинский оглянулся. Переулок, из которого он вышел, был пуст. Значит, все в порядке. Прислонившись к перилам, шпион ждал. Когда на первую площадку поднялась группа моряков, судя по обрывкам разговоров — иностранцев, он, замешавшись в их толпу, ступил на гулкий настил моста.

Родлинского насторожило то, что и первая будка оказалась обитаемой: в ней сидел пожилой мужчина, искоса взглянувший на группу моряков. Фотографу показалось, что на него вахтер посмотрел особенно внимательно.

«А что, если меня здесь узнают?» — мелькнуло в голове. Шпион замедлил шаг, лихорадочно подыскивая выход из положения. Решение требовалось принять немедленно… И когда до второй, самой страшной, будки оставалось пять шагов, он сорвал с головы фуражку, зажал ее под мышкой и последним напряжением воли придал своему лицу спокойное выражение.

— Я фотограф Дома офицеров флота Родлинский, — сказал он, протягивая вахтеру красную книжечку удостоверения, — меня ждут в порту. Да я и не первый раз… Помните, наверное…

Вахтер мельком заглянул в удостоверение и сделал рукой жест, означающий «пожалуйста». Родлинский вышел на площадку, надвинул на лоб фуражку и не спеша начал опускаться по лестнице. Сердце, готовое минуту назад выскочить из груди, успокаивалось. Он в порту. Остается только отыскать катер с «Дженни».

— Хелло, бой! — окликнул Родлинский проходившего неподалеку юношу. — Где шлюп… шип «Дженни»?

— Катер с «Дженни»? — переспросил юноша. — Вон там. Только поспешите: все ваши давно прошли.

И снова приступ противного, липкого страха охватил шпиона. Если катер ушел, все пропало. Родлинский быстро зашагал вперед, а через минуту, намереваясь «срезать угол», юркнул в узкую щель между штабелями ящиков и пустился бежать.

Если бы Родлинский мог перенестись на несколько минут обратно на мост, в будку дежурного вахтера, то увидел бы, как тот, пропустив его в порт, тотчас снял телефонную трубку, набрал нужный номер и вполголоса произнес три коротких слова: «Прошел, товарищ капитан». В этот момент в дверях будки появился молодой человек в темном плаще и шляпе. Он сделал знак вахтеру, и тот передал ему трубку.

— Докладывает лейтенант Марченко. Перехватил на проспекте, довел до самого порта. Психует. В проходной показал удостоверение Дома офицеров флота. Какие будут указания?.. Продолжать наблюдение? Слушаюсь!

Порт жил напряженной ночной жизнью. Вдоль причалов, устало привалившись к стенке бортами, стояли лесовозы, лайнеры, танкеры. Отсюда они уходили в дальние порты и далекие страны. Если на карте отложить путь, проделанный сотнями этих торговых судов, то карта превратится в наглядную схему экономических связей Советского Союза. И вот где-то здесь между штабелями из ящиков со станками и приборами, тюками с пряжей и хлопком, среди всех этих мирных предметов крадется враг…