— Есть, — понимающе откликнулся Писаренко.

Главстаршину Борового хорошо знали на флоте по двум причинам: он был лучшим шахматистом и лучшим гидроакустиком.

Неплохие «слухачи» были на других кораблях, но с ними нет-нет, да и случались досаднейшие промахи: то шум косяка сельди примут за винты тральщика, то, наоборот, «нащупают» на учениях подводную лодку, а заявляют, что это резвится стая крупных рыб. Только Боровой в этом отношении был безупречен. Его тренированное ухо улавливало тончайшие изменения звуков, шедших из морских глубин. Мощный глухой шум в наушниках аппарата — значит поблизости крупный военный корабль, частый, прерывистый стук — миноносец, свистящие звуки, заглушаемые гулом быстро работающих винтов, — подлодка. Если же шум в наушниках гидрофона был не механического происхождения, Боровой безошибочно определял, что именно за рыба идет и велик ли косяк. Словом, главстаршина был настоящим мастером своего дела.

Придя в назначенный день на «Бодрый», главстаршина Боровой придирчиво осмотрел аппаратуру и по-хозяйски расположился в крохотной каюте судового гидроакустика. В штабе, куда его вызывали вчера, Боровому разъяснили в общих чертах суть операции, в которой ему отводилась главная роль. Савин справедливо рассудил, что если таинственного фотографа не видели с кораблей, значит он был скрыт, а скрыться на море можно только в глубине. Следовательно, обнаружить его проще всего с помощью гидрофона.

Основная часть этого сложного прибора — очень чувствительная мембрана. Она реагирует на все, даже самые слабые звуковые волны, идущие в толще воды. Мембрана «слышит» все звуки, возникающие на много километров от корабля. Колебания мембраны рождают электрические импульсы, которые, как по телефону, передают подводные шумы в наушники «слухача». Кроме того, современные гидроакустические приборы способны указывать расстояние до источника шума, например до корабля, и определять даже, в каком направлении и с какой скоростью движется этот корабль.

Когда «Бодрый» вышел в море, главстаршина, плотно приладив наушники, весь обратился в слух.

На носовом мостике эсминца царила напряженная тишина. Десяток биноклей обшаривали вблизи корабля каждый квадратный метр. Не отрывал глаз от зеленовато-серых волн и капитан второго ранга Писаренко. Ему казалось, что в поле зрения бинокля вот-вот покажется нечто такое, что тут же раскроет тайну неизвестно откуда взявшихся фотоснимков. Но море было пустынно — ни шлюпки, ни человека, ни корабля. Только где-то очень далеко, за пределами советских территориальных вод, возле туманной линии горизонта, маячил темный силуэт какой-то шхуны.

Писаренко снял трубку телефона. Через минуту в ней загудел окающий бас Борового:

— Докладываю, товарищ командир: подозрительных шумов нет. Все спокойно. Мористее ходит дельфин. Хорошо слышен. Крупный, наверное, зверь, шумит сильно…

Командир эсминца снова поднес к глазам бинокль, отыскивая на поверхности моря зеленовато-белое тело дельфина.

Ученые дельфины

За последние несколько дней у майора Страхова заметно испортилось настроение. Еще бы: главный враг, в существовании которого он был уверен с самого начала, продолжал оставаться неуловимым. Больше того, Родлинский, несомненно, успел получить указания и свернул свою работу. Регулярное наблюдение за фотографом вот уже две недели ничего не давало. Обычные встречи, обычные посещения кино и все. Под благовидным предлогом — ремонт помещения — Гришин прекратил занятия фотокружка. Юрочка Веселов присылал жизнерадостные письма с далекого завода. Страхов читал их со смешанным чувством — он немного любовался молодостью, задором, бьющими ключом в этом юнце, и в то же время осуждал его за легкомыслие, болтливость, чуть было не приведшие к разглашению важной государственной тайны. «Головотяпство со взломом, — вспомнил он полюбившееся ему выражение Ильфа и Петрова. — Кажется, и мы допустили что-то вроде этого…»

— Товарищ майор, разрешите войти.

— Да, — Страхов недовольно посмотрел на своего помощника. — Что нового, Марченко?

— Отличные новости, товарищ майор. Вчера вечером Родлинский был в библиотеке иностранной литературы. Менял книги. Он записан в библиотеке, вот копия его формуляра.

— Ну и что?

Марченко удивленно посмотрел на майора:

— Это подозрительно… Зачем фотографу знать английский язык?

— Какая, извините меня, Марченко, чушь. По-вашему, все изучающие английский язык должны быть под подозрением? Да у него в анкете написано, что он окончил краткосрочные курсы иностранных языков. И вообще изучение языка нужно всячески приветствовать. Вам первому не мешало бы заниматься им следует.

— Виноват, товарищ майор, мне некогда.

— А мне есть когда? Садитесь.

Страхов задумался. Ясно, что сейчас все внимание должно быть направлено на установление связей фотографа. А тот притаился и ждет. Ждет терпеливо, ведь ему спешить некуда. Ждет и почитывает книги…

— Что ж, Марченко, следите за библиотекой. — Страхов взял список книг, прочитанных Родлинским. — Диккенс, Диккенс, Диккенс…

«Ишь, любитель классики», — подумал он…

В этот же день майор получил новое задание.

При других обстоятельствах он, наверное, обрадовался бы этому необычному заданию, но сейчас оно казалось ему несколько несвоевременным. Только на днях обнаружен, наконец, один из возможных главарей шпионской группы — Родлинский. Майор отлично понимал, что фотограф — враг очень опытный, хитрый, беспощадный, готовый пойти на все, лишь бы замести следы. С ним нужно быть особенно осторожным и вместе с тем нельзя чрезмерно затягивать дело, ибо Родлинский располагал некоторыми секретными сведениями и мог, будучи на свободе, принести немало вреда. В такой момент Страхову не хотелось оставлять руководство оперативной группой и передавать ее капитану Тимофееву, но… приказ есть приказ.

Обуреваемый невеселыми мыслями, майор входил в здание штаба. Одного из моряков с которыми ему предстояло работать, — капитана второго ранга Фролова — он хорошо знал, и это упростило церемонию взаимного представления. Второй моряк — капитан-лейтенант Нестеренко — оказался, по мнению Стахова, очень симпатичным и скромным молодым человеком.

Через несколько минут офицеры сидели в креслах возле открытого окна, и моряки вводили Страхова в курс дела. Фактов, которые проливали бы хоть какой-то свет на таинственного фотографа, почти не было, и все дело представлялось до крайности загадочным. Майор узнал, что эскадренный миноносец «Бодрый» специально выходил второй раз на мерную милю, чтобы обнаружить фотографа. Результаты этого выхода оказались плачевными. Эсминец, как выяснилось через несколько дней, вновь был сфотографирован, но сам ничего обнаружить не смог.

— У нас, правда, возникли некоторые подозрения, — начал капитан-лейтенант, но Фролов протестующе замахал руками.

— Что вы, что вы! Зачем говорить об этом! — сказал он. — Это же из области чистой фантастики.

— Но в чем дело? — поинтересовался Страхов.

— Видите ли, Алексей Иванович, — ответил Фролов, — дело в том, что в последний раз на «Бодром» ходил главстаршина Боровой, лучший на флоте гидроакустик. В тот момент, когда, как позже выяснилось, эсминец был сфотографирован, Боровой слышал шум резвящегося крупного дельфина. Мы выяснили, что и акустики всех трех эсминцев во время первого выхода на мерную милю тоже слышали дельфинов, ведь они производят очень характерный шум. Вместе с тем и командиры кораблей и все сигнальщики в один голос утверждают, что на поверхности моря дельфинов они не видели. Но согласитесь, Алексей Иванович, не можем же мы подозревать дельфинов! — улыбаясь, добавил Фролов.

— А почему бы и нет? — возразил Страхов.

— Не знаю, не знаю, товарищ майор. Я в этом сильно сомневаюсь. Кроме того, откуда он может взяться? Ведь нет же у него компаса и часов, чтобы к точно назначенному времени приплывать в определенное место.

— А на той шхуне не могли его доставить? — вставил капитан-лейтенант Нестеренко, до сих пор молчавший и внимательно слушавший разговор старших. — Ведь она регулярно появляется в пределах видимости.