Огромный старый дом на улице ла Перль, в самом центре квартала Марэ. На шестом этаже в подъезде «Ф», под самой крышей, в конце коридора, – скромная квартирка, под номером 14.

Баруа звонит.

Ему открывает молодая женщина.

Три смежных комнаты. В первой – седая старуха развешивает на веревке белье. Во второй – две неубранные постели, два матраца на полу, у окна – пишущая машинка. Дверь в третью комнату закрыта.

Прежде чем открыть ее, женщина оборачивается к Баруа.

Юлия. Он спит, сударь… Вы очень спешите?

Баруа (поспешно). Не будите его, пожалуйста, я себе этого не прощу… Я подожду…

Юлия. Сон ему так необходим!

Баруа глядит на нее с любопытством. Он не знал, что Вольдсмут женат.

Юлии Вольдсмут двадцать пять лет. Это женщина восточного типа.

На первый взгляд она кажется очень высокой и худой, хотя торс ее, охваченный черным платьем (она не носит корсета) – мясистый и короткий. Зато ноги и особенно руки – необыкновенно длинные.

Узкое лицо вытянуто вперед. Черные жесткие волосы, вьющиеся крупными кольцами, собраны на затылке, и это подчеркивает удлиненную форму головы. Резко очерченный нос продолжает слегка покатую линию лба. Очень узкие, продолговатые глаза, слегка приподняты к вискам. Рот приоткрыт, верхняя губа, загадочная и причудливая, кажется, навсегда застыла в усмешке.

Она решительно указывает Баруа на единственный в комнате стул и без всякого стеснения усаживается с ногами на кровать.

Баруа (осторожно). Каким образом это… случилось, мадам?

Юлия. Мадемуазель.

Баруа (улыбаясь). Извините, пожалуйста.

Юлия (как ни в чем не бывало). Мы ничего не знали. (Показывает на кровати.) Было за полночь, мы с мамой уже легли… (Показывая на дверь в комнату Вольдсмута.) Оттуда донесся слабый взрыв. Но это нас нисколько не обеспокоило. Наоборот, я обрадовалась, подумав, что дядя снова принялся за работу и хоть немного отвлечется от этого дела… И вдруг утром он позвал нас к себе: все лицо у него было порезано осколками стекла и обожжено…

Баруа (с интересом). Что же взорвалось?

Юлия (сухо). Реторта, треснувшая на огне.

Внезапно Баруа вспоминает, что Вольдсмут был раньше химиком-лаборантом.

Молчание.

Баруа. Я, верно, мешаю вам заниматься делом, мадемуазель.

Она сидит среди скомканных простынь, подперев щеки ладонями, скрестив ноги по-турецки, и непринужденно разглядывает его дружелюбным и открытым взглядом.

Юлия. Ничуть… Я очень рада этому случаю. Я много слышала о вас. Читала ваши очерки и статьи в «Сеятеле»… (Пауза. Не глядя на него, она, наконец, произносит чистосердечно, но сдержанно.) У вас замечательная жизнь!

Голос у нее гортанный, как у Вольдсмута, но говорит она с оттенком грубоватой развязности.

Он не отвечает. Что за странное создание!..

Баруа (помолчав). Вольдсмут никогда мне не говорил, что все еще занимается химией.

Юлия быстро поворачивает голову: в ее зыбких зрачках загорается лихорадочный огонек…

Юлия. Он ничего не рассказывает, потому что работает, ищет… Он считает: найду, тогда и скажу…

Баруа ничего не спрашивает, но всем своим видом выражает любопытство.

Впрочем, от вас ему незачем таиться, господин Баруа. Ведь вы биолог. (Потеплевшим голосом.) Дядя полагает, что когда-нибудь, при строго определенных условиях, в надлежащей среде, человек сумеет создать живую материю… (Простая, безыскусственная улыбка.)

Баруа. Живую материю?

Юлия. Вы думаете, это невозможно?

Баруа (с удивлением). Я знаю, что такая гипотеза не лишена правдоподобия, но…

Юлия (с живостью). Дядя уверен, что этого можно добиться.

Баруа. Это прекрасная мечта, мадемуазель. И в конце концов нет никаких причин считать ее неосуществимой… (Размышляя вслух.) Как нам известно, температура Земли была когда-то слишком высока для того, чтобы мог произойти синтез живой материи. Следовательно, было время, когда жизни не существовало, а затем наступило время, когда она стала существовать.

Юлия. Вот! И все дело в том, чтобы воспроизвести этот момент, когда жизнь возникла…

Баруа (поправляет). Позвольте. Я вовсе не говорил о моменте, когда жизнь возникла… Правильнее говорить о моменте, когда под влиянием определенных условий, которые пока еще не выяснены, произошел синтез живой материи из элементов, существующих вечно.

Юлия (напрягая внимание). А для чего такая точность? Баруа (несколько озадачен тем, что разговор принял специальный характер). Господи, да потому, мадемуазель, что я считаю опасным общеупотребительное выражение «жизнь возникла»… Оно больше подходит для людей, которые одержимы манией постоянно ставить вопрос о каком-то «начале»…

Она скрестила ноги, уперлась локтем в колено и поддерживает подбородок рукой.

Юлия. Но ведь для того чтобы постичь существование живой материи, необходимо предположить, что оно когда-то началось.

Баруа (горячо). Напротив! Я как раз и не могу постичь этой идеи начала! С другой стороны, я легко приемлю идею материи, которая существует, преображается и будет развиваться вечно.

Юлия. Так как все в мире связано…

Баруа…образуя единую космическую материю, способную дать жизнь всему, что из нее исходит… (Молчание.) Вы, должно быть, работаете вместе с дядей?

Юлия. Немного.

Баруа. Производите опыты с лучами радия?

Юлия. Да.

Баруа (мечтательно). Несомненно, что достижения химии не оставили камня на камне от непреодолимого барьера, некогда разделявшего жизнь и смерть…

Молчание.

Юлия (указывая на пишущую машинку). Разрешите мне продолжить работу? Надеюсь, вам теперь уже недолго ждать…

Она усаживается. Треск машинки наполняет комнату.

Ее силуэт темным пятном вырисовывается на тусклом стекле. Льющийся сбоку свет падает на ее необычные руки: более светлые на ладонях, прыгающие с обезьяньей ловкостью; у нее длинные пальцы с желтыми плоскими ногтями.

Проходит минут пять.

Голос Вольдсмута. Юлия!

Юлия открывает дверь.

Юлия. Дядя, тут как раз пришел господин Баруа…

Прижимается к стене, чтобы пропустить Баруа.

Проход узок. Кажется, она этого не замечает: движения женщины, инстинктивно избегающей прикосновения, не последовало. Напротив, она приблизила свое лицо так, что он чувствует ее дыхание у себя на щеке.

(Шепотом.) Не говорите, что я просила вас обождать.

Он прикрывает глаза в знак согласия.

К комнате Вольдсмута примыкает небольшое застекленное помещение, бывшая мастерская фотографа, превращенная в химическую лабораторию.

Баруа проходит в глубину комнаты, где находится альков.

Щуплое детское тело едва угадывается под простыней; оно так мало, что огромная голова, обмотанная бинтами, производит впечатление чужой.

Баруа. Мой бедный друг… Вам больно?

Вольдсмут. Нет. (Удерживая его руку в своей.) Юлия сейчас принесет вам стул.