Он сползал вниз, раздирая пальто и руки, оставляя на светло-серой жести кроваво-бурые полосы, моля всех богов, чтобы успеть приземлиться до того, как эти суки выбегут из парадной.

Снизу слева грохнул выстрел. Пуля ударила в стену прямо над его головой, в глаза брызнули осколки кирпича, и Петя разжал руки, полетел вниз. И снова неожиданно проснувшаяся в нем обезьянья ловкость заставила его сгруппироваться, упасть на ноги, перекатиться на спине к стене дома.

Крутанув головой, он увидел прямо рядом с собой мамашу в длинном синем пальто и коляску, в ручку которой она вцепилась охваченная смертельным ужасом. Расширенные глаза, ставшие совершенно белыми, лицо, превратившееся в гипсовую маску.

Петя, не обращая внимания на бегущего к нему парня в кожаной куртке и второго, выскочившего из парадной, вскочил на ноги, оттолкнул плечом мамашу и выхватил из коляски теплый толстый «батон», замотанный в одеяло. «Батон» запищал, показав на миг розовое пухлое личико.

– Стоять, суки, я убью его!!! Стоя-а-ать!!!

Петя орал, одной рукой прижимая к себе ребенка, второй вытаскивая из-за пояса пистолет, который он сам не помнил, как и когда туда засунул.

– Стоя-а-аать!!!

Парни в кожанках – в руках у второго тоже появился пистолет – замерли на месте, мамаша, как-то странно забулькав горлом, бросилась было на Петю, но он ударом ноги в живот отправил ее в нокдаун, потом, пятясь и стараясь, чтобы за его спиной все время была стена дома, двинулся к воротам из двора, закрывающим выход на набережную Фонтанки.

Возле ворот какой-то кент возился рядом со своим «Фольксвагеном». Вернее, возился до определенного момента, до того, как во дворе началась стрельба. Сейчас он словно окаменел, согнувшись в три погибели рядом с открытой дверцей машины, не моргая глядя на приближавшегося к нему Петю с ребенком на руках, лежащую женщину и отверстия стволов двух «Макаровых» в руках гэбистов, направленных почти на него.

– В машину, сука, за руль, – скомандовал Петя.

Хозяин новенькой иномарки послушно, как будто он был под гипнозом, полез в салон.

Петя, плюхнувшись на заднее сиденье, положил рядом теплый пищащий сверток и скомандовал:

– Газуй, братан, за город поедем.

– Ку-куда? – переспросил водитель.

– В Пулково давай. Хотя нет…

Машина уже мчалась по набережной к Московскому проспекту.

– Сворачивай на Витебский, потом вдоль Обводного дуй. В промзону…

Водитель механически выполнял приказы, стараясь не только не поворачиваться, но и даже в зеркальце не смотреть, чтобы не видеть Петиного лица. Петю это вполне устраивало, он расслабился, и вдруг ему стало даже весело. Как он грамотно ушел! От бабушки ушел, от дедушки ушел… Когда машина свернула на Боровую и затряслась по разбитому асфальту, он стал внимательно вглядываться в окружающий мрачный пейзаж полуразрушенных, перестроенных домов. Это был унылый район совершенно провинциального вида, даже не питерский какой-то. Руки городской управы еще не дотягивались сюда. Мелькали в окне машины запертые склады, неработающие убогие фабрички и жалкие ремонтные мастерские, совсем уж чахлые магазинчики…

– Останови здесь, – сказал Петя, оглянувшись и убедившись, что на «хвосте» у них никто не висит.

После того как машина замерла, Петя аккуратно тюкнул рукояткой пистолета в затылок водителя, потрепал младенца по розовой, мокрой от соплей и слез щеке и, оставив его на сиденье машины, вышел на улицу, снова огляделся и быстро исчез в одном из утопающих в грязи переулочков, затерялся среди загаженных стен пакгаузов и бесконечных заборов.

Глава пятнадцатая

Разговор с Кузом не внес в Настины планы никакой ясности. Говорили они и вправду долго, часа два, за это время Марк уговорил еще почти литр «Русской», но он был мужик крепкий, и количество выпитого алкоголя не отразилось на ясности его речи и стройности мышления.

По его словам, в городе сейчас начинается серьезная война, очень серьезная, большой передел бандитской собственности и сфер влияния. Все газеты пестрят сообщениями о смерти Праздникова, предположениями и догадками, прогнозами и обвинениями, огульными и бездоказательными, направленными на самые разные политические и общественные организации, на политические фигуры, стоящие, казалось бы, на совершенно противоположных полюсах.

– Понимаешь, еще этот Кибиров приехал… Как он приехал, так все и началось. А Андрюху твоего выпустили из «Крестов» тоже прямо перед его приездом.

– А какая связь с московским депутатом у Андрея? – спросила Настя. Она уже слегка опьянела, выпив четыре рюмки едкой, пахнущей какой-то химией водки, но ей стало хорошо, тепло и уютно, лицо Марка было таким родным, домашним, словно и не уезжала она из Питера, словно не сажали в тюрьму Андрея и не было всего того страшного, что последовало за этим… Михалыча этого жуткого…

Марк жевал гибкие палочки черемши, которые смешно застревали в его, как всегда, нечесаной и неухоженной бороде, и Насте казалось, что вот сейчас они махнут еще по одной рюмашке, посмеются над каким-нибудь свежим журналистским анекдотом и она поедет к Андрею на улицу Рубинштейна, примет ванну. Они сядут перед телевизором, вернее, лягут…

– Это ты меня спрашиваешь, какая связь? Я думаю, ты лучше меня должна знать. Я-то не в курсе ваших дел, вообще ничего не знаю. Могу только определенно сказать, что выпустили его из тюряги не просто так. С таким диагнозом, как у него, просто так под подписку не выпускают. У нас же едва шум не поднялся в газетах – бандитов, мол, на свободу… Но весь пожар кто-то неожиданно притушил. Главный вызвал пару журналюг к себе и сказал тихонько, что про дело Быкова писать не стоит. А конкретней – чтобы в печать не просочилась ни одна заметка о его освобождении из-под стражи. Вот так тебе, бля, свобода слова. Правда, говорит, в оперативных интересах, мол, органы приказали… Знать бы только, какие такие органы… Похоже, на Андрюху твоего как на живца кого-то кто-то ловит.

– Кого же это?

– Не знаю, не знаю… Может, и тебя…

– Меня? А я-то на хрена кому сдалась?

– Да вот я тоже думаю… Однако в магазин твой заходили люди, спрашивали. И вообще, шустрят по городу. Возле дома твоего парни какие-то пасутся… Ко мне даже один урод заглядывал, но я прикинулся мертвым. – Марк кивнул на бутылку. – У нас это просто. Помычал на него, бородой потряс, как юродивый, он и понял, что со мной дела иметь не стоит. Ушел. Так что кто-то тебя тоже разыскивает, Настенька. Ты будь осторожней. – Он взял бутылку и словно выдавил из нее последнюю жалкую струйку в свою рюмку. – И все-таки я рад, что ты вернулась. Прорвемся, первый раз, что ли? – Он опрокинул рюмку в рот.

– Сейчас побежишь? – спросила Настя, кивнув на пустую бутылку.

– Зачем? У меня еще есть. Я свою дозу знаю, закупаю на день, чтобы десять раз не бегать…

– И что, каждый день у тебя такие дозы? По полтора литра?

– Не-е, не каждый. Я же еще работаю. Сегодня выходной. Завтра отосплюсь, граммов двести приму – и все! Послезавтра к станку. – Он кивнул на письменный стол с возвышающейся на нем огромной пишущей машинкой.

– Чего компьютер-то не купишь себе?

– Не люблю. Привык к этой моей… А там еще мало ли что, нажрешься, весь текст сотрешь или током ебнет, извини, конечно… С машинкой спокойнее. Безопасней.

Настя покачала головой:

– Смотри не сдохни… как собака.

– Не сдохну. Привык.

– Ладно, Марк. Поехала я.

– Ты где остановилась? Как тебя найти-то, если что?

– Я тебя сама найду.

– Понимаю. – Марк прищурился. – Конспирация…

– Не обижайся, Марк. Так лучше. Ты же знаешь…

– Знаю, знаю. Знания преумножают скорбь… Меньше знаешь, дольше проживешь…

– Что-то в этом роде, – улыбнулась Настя.

– Давай я тебя хоть провожу. – Он стал подниматься, но его шатнуло вперед, он зацепил ногой стул, упал грудью прямо на свою пустую рюмку, выругался, выпрямился, опираясь руками о столешницу.