Офицер помолчал немного, заключил:

— Гут! — указал на кровать, приказал убрать постель и махнул, чтобы ушли.

Мать осталась в кухне, Яшка и Андрей вышли на улицу. Ломая столбики заборчика и подминая под себя кусты сирени, во двор вползал задним ходом огромный автобус. Вид у автобуса был необычный: всего по два окошка с каждой стороны и те зарешечены. Яшка заметил через стекло какую-то сложную аппаратуру с множеством блестящих кнопок, выключателей, разноцветных лампочек.

Тот самый солдат, что входил в дом с офицером, вылез из кабины, шуганул ребят от машины, понес в комнату какие-то вещи. Вернувшись, достал малокалиберную винтовку и пошел в сад. Там пошарил в кустах крыжовника, потом побрел на соседний огород, и вскоре оттуда донесся слабый выстрел, кудахтанье кур и крик тетки Анисьи:

— Что же ты делаешь, паразит ты несчастный? Убил курицу! Куда же ты потащил ее?

Из-за деревьев показался немец. Улыбаясь, он нес за крыло серенькую курочку.

— Чтоб ты подавился ею, проклятущий! — не унималась Анисья.

— Я, я! — бормотал солдат. — Гут, гут!

Проходя мимо ребят, подмигнул им.

— Гут?

— Гут, — процедил сквозь зубы Андрей. — Гутнул бы тебя…

Но солдат не понял, что сказал Андрей, и даже не остановился.

Хозяевам немцы разрешили спать в кухне. Раскладывая на полу постель, мать недоуменно говорила:

— Немцы попались какие-то чудные: из хаты не выгоняют. И не трогают ничего, одной курицей ублаготворились. А Анисья — глупая баба, из-за курицы шум подняла: им что курицу убить, что человека — одинаково. И право — чудные какие-то немцы.

— Подожди хвалить, — буркнул Андрей. — Может, завтра такое устроят — не возрадуешься.

— А вы языки придерживайте, — сказала мать, — не очень высказывайтесь…

Когда легли спать, Яшка подвинулся к брату, зашептал:

— А что это у них за машина?

— Не знаю.

— Наверное, она очень нужная — видал, какие в ней разные механизмы? Вот бы мину под нее подложить!

— Лежи… «мину». Где ты ее возьмешь?..

На другой день ребята осмелели. Они убедились, что ни офицер, ни его солдат не понимают по-русски. Солдат ходил, насвистывая немецкую песенку, и, казалось, не замечал ни ребят, ни матери.

— Свистит. Свистнуть бы его промежду глаз кирпичом, — сказал вслух Андрей.

— Вот был бы гут! — добавил Яшка.

Солдат чистил как раз сапоги. Услышав немецкое слово «гут», он повторил его и хлопнул ладонью по голенищу — вот, мол, как хорошо начистил: «Гут!» Ребята засмеялись.

— Балбес какой-то! Ты ему плюй в глаза, а он говорит: божья роса, — сказал Андрей. — Верно, пан, гут?

— Гут, — отозвался немец.

Понравилась Яшке такая игра. Они с братом кляли немца как только могли, глядя ему в глаза, и все время приговаривали: «Гут?» А немец кивал, соглашаясь, и тоже повторял: «Гут».

Как-то он открыл дверцу автобуса, стал что-то делать в нем. Ребята подошли поближе.

— Пан, можно посмотреть? — спросил Андрей, показывая то на свои глаза, то на машину. — Кукен, зеен, понимаешь? Айн момент?

Немец закрутил головой — нельзя.

— Что мы, съедим ее? Айн момент зеен?..

Солдат уступил, и они, толкаясь, заглянули внутрь. Глаза разбежались от множества выключателей, лампочек, проводов, от всей этой очень сложной аппаратуры.

— Да, — протянул Андрей, — ценная, видать, штука. Было бы чем — пустить бы ее на воздух.

— А можно подпалить, — предложил Яшка. — Тоже был бы гут.

— Гут? — спросил солдат.

— Гут! — похвалил машину Андрей. — Радиостанция?

Немец не ответил.

— Видал, какие у них машины, — сказал Яшка. — Правду говорили, что у немцев техника самая лучшая…

— Техника! — рассердился Андрей на братишку. — Больше слушай бабьи разговоры. Техника… Может, это и не немецкая, а чехословацкая или французская. А может, и американскую захватили.

— А у нас таких нет, — не унимался Яшка.

Не ответил ему Андрей: он тоже не видел таких машин. Обратился к шоферу:

— Пан, это немецкая машина, дойч?

Немец стоял возле радиатора и смотрел на ребят.

— Дойч, да?

В ответ солдат ткнул пальцем в радиатор и сказал на русском языке:

— Это наша машина. И не вздумайте сотворить глупость какую.

Сказал и пошел в дом. А ребята стояли как вкопанные. Если бы немец оглянулся, он увидел бы, как они побледнели, как в их расширенных глазах застыли одновременно испуг, удивление и радость отчего-то, чего они и сами еще не осознали.

Через день немцы уехали.

Рассказал Яшка об этом случае, посмотрел гордо на своих слушателей — вот, мол, какое происшествие было. И не с кем-нибудь, а с ним самим, сам видел, сам участник!

— Ну, а дальше? — спросил Григорьев.

— Уехали, — развел Яшка руками. — Уехали — и все.

— И ты решил, что это был наш?

— А что? Может, даже и офицер наш…

— Фантазер ты, Яшка, — отмахнулся Григорьев.

Разгорелся спор, стали строить разные догадки — кто могли быть эти немцы.

А поезд все шел и шел, колеса постукивали, вагон скрипел, и бежали мимо открытых дверей оголенные березки, ветлы, черные хаты редких деревень.

На другой день, проснувшись, Яшка увидел, как и вчера, спины лейтенанта и Петровича — они оба стояли, опершись о перекладину, и о чем-то разговаривали. Оказалось, Петровичу так и не удалось ничего разузнать о своих: поезд через его местность прошел на рассвете, на ближайшей от его села станции он даже не остановился. Петрович смотрел на сожженные деревни, вздыхал:

— Все спалил…

Лейтенант его успокаивал:

— Это возле дороги, а там, может, и не тронул. Вон Яков говорит же, что их Васильевку почти не зацепила война: наши обошли, а немцы драпанули и не успели ничего разрушить.

— Дай-то бог… — отвечал Петрович.

День прошел незаметно, солнце быстро перевалило на другую сторону поезда. Длинная тень от вагонов бежала по кювету, по откосам, и, как всегда, вечер на всех навевал какое-то грустное настроение. Каждый искал, чем бы заняться, но никому не хотелось ни разговаривать, ни читать. И все обычно молчали, о чем-то думали.

По подсчетам лейтенанта поезд в Киев должен прийти ночью, поэтому он сказал Яшке, чтобы тот ложился спать и ни о чем не думал. Если что изменится, он его разбудит. Но ночь прошла, а Яшку никто не разбудил.

— Проехали Киев? — спросил он утром, еле продрав глаза.

— Давно, — отозвался Петрович. — Может, до самого Львова довезем тебя. Спи!

Но спать не хотелось. Яшка сполз с нар и встал рядом с Петровичем.

— Яка ж величезна наша держава! — проговорил Петрович. — Сколько едем — и все нет конца ей. Даже не верится, шо немец до Волги дошел. Поездом уже который день едем, а то ж с боями туда да обратно… Далеко пустили…

ЗЕЛЕНЫЙ ВЕЩМЕШОК

На каждой узловой станции лейтенант выпрыгивал из теплушки и бежал к коменданту. И всякий раз, возвращаясь, говорил Яшке: «Пока тебе везет — едем дальше».

В Луцке лейтенант задержался у коменданта дольше обычного. А когда вернулся, взглянул на своего «пассажира» как-то особенно, и Яшка понял, что предстоит расставанье.

— Да, Яков, дальше наши пути расходятся: ты на Львов, а мы на Ковель, — сказал лейтенант. — Но ничего, не горюй: я договорился с комендантом — он поможет тебе добраться до Львова. Тут уж совсем близко, пешком можно дойти — каких-нибудь километров двести, не больше.

Не нашелся Яшка что сказать: ему хотелось поблагодарить за то, что подвезли так далеко, и было очень тоскливо оттого, что приходится уходить от них. Все эти чувства теснились в его душе, и он не знал, как быть. Говорить обо всем — очень много, он не умел. Яшка взглянул на лейтенанта, на Самбекова, на Григорьева, который привел его в теплушку, — они стояли вокруг него молча, — и на Яшкины глаза сами собой навернулись слезы. Яшка хотел спрятать их, улыбнулся, но от этого слезы почему-то выкатились наружу, словно им стало тесно, и покатились по щекам. Яшка отвернулся, вытер рукавом глаза.