«И говоря, — добавляет Жеденов, — заплакал гетман: а знать, что ему не добре и люб мир, что помирился с Ляхи».

И не того де мне хотелось, и не так было тому и быть…

Эти слова вырвались, как вопль, и в искренности их не приходится сомневаться.

Но нельзя было в течение года уничтожить осторожное недоверие московского правительства. Москва хотела еще проверить искренность гетманских посланий, а заодно прощупать соотношение сил внутри и вовне Украины.

Для иллюстрации того, какой характер носила эта деятельность московского посольского приказа, приведем в выдержках некоторые документы.

В ноябре 1648 года Никифор Мещерский доносил из Брянска о победах Хмельницкого над поляками. Кончается «отписка» Мещерского так: «Да в тех же де, государь, городех… говорят и богу молят, чтобы им быть в одной православной вере под твоею государевой высокою рукою; будет де пан Хмелницкой осилеет Ляхов, и он де хочет поддатца одному государю крестьянскому»[176].

О том же и тогда же говорилось в отписках Замятина, Кобыльского и др.

В августе 1649 года Андрей Солнцев из Рыльска, донося о результатах специально организованной для выведывания экспедиции «торговых людей», философически замечает: «…а кто де, государь, впредь будет силнея, казаки ль Ляхом, или Ляхи казаком, и того де подлинно они не ведают»[177].

Месяцем позже путивльские воеводы сообщали царю о результатах их разведки. Некий Петр Литвинов был послан на Украину и видел самого Хмельницкого. Он слыхал, как войсковой есаул Миско высказался в пользу организации совместного с татарами похода на Москву, так как царь не оказал помощи козакам. Однако гетман заявил, что на Москву не посягатель и рад служить царю[178].

В посольский приказ поступала обильная информация, свидетельствовавшая о том, что на Украине зреет серьезное раздражение против Москвы. «Торговые люди» все чаще сообщали, что среди козаков ведутся разговоры относительно того, чтобы вместе с крымцами воевать московскую землю[179].

Так шло время — в собирании Москвой информации, в обмене то вежливыми, то раздраженными речами[180].

Богдан ждал. В 1650 году он посылал в Москву посольство Михаила Суличича, в следующем году — Семена Савича и Лукьяна Мозыря.

В марте 1651 года, незадолго до Берестечской битвы, он написал московскому боярину Борису Морозову, прося его, как пользующегося доверием у царя, похлопотать о принятии Украины в московское подданство[181].

Подьячий Григорий Богданов, побывавший в Киеве в июле 1651 года, сообщал со слов Выговского, что киевский митрополит Сильвестр Коссов готов лично ехать в Москву с ходатайством о соединении и не делает этого только из опасения, что поездка окажется безрезультатной, а между тем вызовет сильное раздражение у ляхов.

Когда вслед за тем Григорий Богданов совместно с митрополитом Гавриилом посетил Хмельницкого, тот держал перед ними большую откровенную речь, в которой многое заслуживает пристального внимания.

— Что великий государь… Польских послов отправил не с их охотою, чего они, приехав, хотели и домагались… и он гетман о том зело радуется… и до великого государя… пошлет своих посланцов… и велит великому государю… бити челом с большим прошеньем, чтоб великий государь… принял их под свою государскую высокую руку; а они де все… под его государскою высокую рукою с великим хотеньем во всей ею государской воле быти хотят, так же как у великого государя… в ево Российском государстве всяких чинов люди в подданстве и во всей его государской воле пребывают.

Митрополит выразил удивление, что гетман вошел в союз с басурманами. На это Хмельницкий ответил:

— Толко де за грехи нам, православным христьяном, ныне такое время дошло — с ними бусурманы братство и соединенье держать по неволе; они де, православные христьяне, держат с ними братство для того, чтоб им святые божие церкви и православную християнскую веру от Польских и от еретических рук свободить; а они бусурманы с ними братство держат для того, что везде на войнах за их головами многую корысть себе получают, и приходя де к ним на помочь, и нам православным христьяном всякое большое дурно чинят; а ныне де и над самим над ним гетманом Крымской царь большое дурно учинил: пришод на помочь, помочи не учинил… и ево гетмана взяв, от козатцкого обозу отвез в дальние места и к войску не отпустил неведомо для чего, и держал у себя с неделю… и только де он гетман и за такое большое дурно раздору никакова не учинил… потому: как ему гетману с Крымским царем учинить роздор, и он де, Крымской царь, сложась с Польским королем, учнет на них воевать… А естьли де великий государь его гетмана с Войском Запорожским и всю Малую Русь всяких чинов людей примет, и он бы его великого государя, его царского величества, имянем был Крымскому царю страшен и обид бы от него, Крымского царя, никаких терпеть не стал[182].

И эта беседа не имела никакого положительного результата. Переговоры о соединении подвигались вперед, но со скрипом, черепашьими темпами, и это, конечно, вызывало новые и новые стычки. В мае 1651 года один из московских информаторов, известный под именем Грека старца Павла, сообщал: «И он гетман в розговоре говорил про Москву и клялся, смотря на образ Спасов: «будет на Москву, не пойду и не разорю пуще Литвы! я де посылаю ото всего сердца своего, а они лицу моему насмехаются!»[183]

Разумеется, если это и говорилось Богданом, то говорилось не серьезно, от горечи бессилия ускорить ход дела. Да и как было не горевать? Силы Украины начали иссякать. Голодающая, обескровленная беспрерывной войной и татарским хищничеством, придавленная тяжким прессом Белоцерковского договора, страна уже была близка к тому состоянию, которое впоследствии получило название «руины». К тому же Белоцерковский договор, восстанавливавший почти повсеместно власть панов, вызвал резкое недовольство гетманом… Отныне война с поляками, даже если бы удалось ее возобновить, должна была протекать в гораздо худших условиях. И Богдан выдвигает проект, являющийся отказом от планов о независимости.

Весною 1652 года он вніовь пишет Алексею Михайловичу:

«Пожалей нас, государь православный, умилосердись над православными божьими церквами и нашею невинною кровью. Ничего не исполняют поляки, что с нами постановили… Со слезами просим твое царское величество: не дай, великий государь, клятвопреступникам и мучителям разорить нас до конца; прими нас под свою крепкую руку».

Это письмо отвез в Москву полковник Искра. В устной беседе Искра изложил проект Хмельницкого.

— Если его царское величество, — заявил он, — не хочет нарушить мира с поляками, то пусть пожалует нас: позволит перейти на порубежные свои земли, около Путивля, и поселиться на границе литовской.

Это был очень тонкий проект. Хмельницкий как бы добровольно уступал полякам залитую кровью территорию Украины. На самом деле он рассчитывал таким путем вовлечь московское правительство в войну с Польшей, а тогда, улучив момент, снова вытеснить поляков из Украины, границы которой оказались бы таким образом значительно расширенными за счет Путивльской области.

Бояре учли это второе обстоятельство.

— Пусть переходит гетман со всеми черкасцами на нашу сторону, — ответили Искре, — есть у его царского величества земли большие, пространные: пусть селятся по Дону, Медведице, на удобных местах. А в порубежных городах им селиться не годится, потому что тогда будет у них с поляками большая ссора[184].