Когда польская армия приблизилась к Белой Церкви, Потоцкому доложили о прибытии козацких представителей. К совершенному изумлению всех присутствующих, в палатку вошли 12 никому неведомых, бедно одетых козаков и заявили:
— Войско запорожское послало нас к вашим милостям просить, чтобы вы утвердили Зборовские статьи.
Впечатление было ошеломляющее.
— Что ж это? — кричали в бешенстве паны. — Не будем ли уж мы игрушками в руках презренного хлопства?
До нас не дошли точные данные о том, что происходило в эти дни в Белой Церкви. Но легко себе представить, какая грозная, стихийная волна гнева и протеста прокатилась по всему козацкому войску, если Хмельницкий в первый — и последний — раз выпустил из своих рук кормило власти, был отодвинут на задний план, вместе со всей старшúной стушевался, предоставил действовать безвестным вожакам бедноты.
Потоцкий прогнал незваных гостей и построил армию в боевой порядок. Князь Радзивилл ударил на козаков, но поляки почему-то не поддержали литовцев. Радзивилл опрокинул много козацких полков, нанеся им тяжелый урон, но окончательно разгромить своими силами не смог[150]. Богдан опасался, что если на следующий день вся армия Потоцкого пойдет в атаку, то дело может кончиться вторым Берестечком. Он не принимал участия в сражении, а вечером послал к коронному гетману гонца с заявлением, что битва произошла помимо его желания, он же предлагает хоть завтра подписывать договор.
Кисель ответил, что все паны недоумевают, как это «вместо чиновных козаков являлись какие-то презренные хлопы требовать Зборовского договора», и что Богдан должен не на словах, а на деле доказать свою искренность.
Однако вместо новых гонцов Хмельницкого на другое утро поляки увидели перед собою все козацкое войско. Разыгралась битва, еще более жестокая, чем накануне. А вечером Хмельницкий вновь прислал какого-то пленного шляхтича с извинениями и уверениями в дружбе.
Так продолжалось несколько дней. Поляки отказывались от каких бы то ни было уступок, и в конце концов обессилевшая беднота, потерявшая не одну сотню убитыми и ранеными, угрюмо засела в своих возах. Хмельницкий тотчас вернул себе прежнее положение, и через день состоялся упомянутый визит его к Потоцкому, во время которого был подписан Белоцерковский договор (18 сентября 1651 года).
Визит этот вообще изобиловал драматическими моментами. Богдан сперва держался скромно и политично, но, выпив вина, стал несдержан и резок. Существует версия, что обозленные паны решили тогда отравить его. Однако проницательный гетман уловил что-то подозрительное в их поведении, оставил нетронутым заздравный кубок в честь короля и немедленно удалился, Простояв еще две недели, польская армия выступила в Подолию. Белоцерковский договор был последним политическим действием Потоцкого: 29 сентября он умер. Его преемником явился польный гетман Калиновский. В это время появилась комета, и астрологи предвещали несчастия. Не надо было обладать пророческим даром для этого предсказания: голод и мор свирепствовали на Украине, в Волыни и в Подолии. Поддерживаемые беспощадным Калиновским, паны, въезжая в свои владения, снова наталкивались на отчаянное сопротивление крестьян, снова видели, что надо готовиться к войне — не на живот, а на смерть.
«Белоцерковский договор был постановлен на льду», выразился один современник. Возвращенный в тиски панщины народ, а вслед за ним и старшúна и гетман — все страстно искали возможности освободиться от пут этого договора.
— Нельзя доверять Хмельницкому, который действует не всегда сам по себе, но также и по воле безрассудной толпы, — произнес как-то Кисель.
То, что в глазах Киселя было безрассудством, на самом деле было уменьем Богдана прислушиваться к голосу масс, понимать их нужды и вместе с тем подчинять все свои действия идее государственности и национальной независимости родной страны.
XVII. БАТОГ И ЖВАНЕЦ
Украинский народ, которого коснулось уже веяние вольной жизни, хотя и омраченной густым дымом пожарищ, вновь очутился под властью панов. Калиновский вешал, четвертовал, жег на медленном огне за малейшее непослушание помещикам или старостам. У жителей выпытывали, где спрятаны ценности, захваченные ими во время восстания. Жолнеры грабили в свой черед.
Повторный неурожай, саранча, заброшенные поля, на которых некому и некогда было работать, — все это привело к ужасному голоду. Хлеб привозили из Московского государства, четверик ржаной муки стоил 120 злотых. Те, у кого сохранились деньги и товары, отдавали их теперь русским купцам. «Убогие люди помирали с голоду, — пишет летописец. — Нередкими стали случаи людоедства. Современники передают, что одна мать убила и зажарила двух собственных детей… И были слышны в народе вопль, и воздыхание, и горе, и ропот на Хмельницкого».
Если Белоцерковский договор и явился передышкой для основных армий польского короля и Хмельницкого, то партизанская война продолжалась. Всю зиму происходили кровавые стычки. Крестьяне зарывали в землю свое добро, жгли хаты; мещане заколачивали свои домишки и укрывались в укрепленных местах, откуда совершали вылазки. По выражению польского летописца, жолнеры принуждены были кровью добывать насущный хлеб.
Эти партизанские отряды, густой сетью покрывшие страну, отнюдь не собирались подчиняться Богдану. После разгрома при Берестечко гетман сумел отчасти восстановить свой былой престиж, но Белоцерковский договор вновь подорвал его. Даже старшúна склонялась к тому, чтобы избрать нового вождя. Хмелецкий, шляхтич по происхождению, группировал с этой целью вокруг себя недовольных.
Положение Богдана сделалось чрезвычайно опасным. Потребовались вся его ловкость и опытность, замечательное искусство лавировать, вся его несокрушимая воля. Он открыл дополнительную запись в реестр. Представив полякам список на 20 тысяч человек, Богдан завел другой — на 40 тысяч с лишком, как после Зборовского мира. Все реестровые, естественно, освобождались от податей и повинностей. Когда польские власти потребовали объяснений, Хмельницкий ответил, что поступил так «для пользы самих поляков, чтоб укротить и усыпить на время необузданное хлопство».
Разрядив таким образом напряжение, успокоив поляков и предотвратив стихийное выступление масс, Богдан постарался опередить своих противников. Опираясь на воссоздаваемый аппарат власти, он снова «подтянул вожжи». Хмелецкий был схвачен на базаре и тут же казнен. Смертной казни было подвергнуто еще несколько человек. Богдан принял решительные меры против эмиграции в Слободскую Украину, грозившей тяжелыми последствиями и без того обезлюдевшей стране. «Теперь уже не годится делать того, что делалось прежде, — писал он по поводу эмиграции. — Никому не будет пощады, кто не хочет покориться».
Но, утверждая вновь свое единовластие и восстанавливая внутренний порядок, Хмельницкий деятельно готовился к новой войне с Польшей. Народное волнение, вызванное условиями Белоцерковского трактата и жестокими притеснениями со стороны панов, было так велико, что преодолеть его вряд ли было возможно. В летописи Самовидца под 1652 годом читаем: «И в том року знову по городах много панов пропало, которые на свои маетности понаездили было; бо знову посполство оныих позабивало, и козаки, що уступили были з своих дворов, знову ся понаворачали»[151].
Там же далее говорится, что «из Стародубова, Поченова, Мглина, Дрокова жолнеров выгнало посполство сами тих городов, много оных погромивши».
Неукротимый народ снова вступил в борьбу против исконных своих поработителей. Остановить эту борьбу было трудно, а главное — Хмельницкий вовсе не собирался этого делать. Он видел, что крестьянство, хотя и покинутое своими лидерами, не складывает оружия, продолжает борьбу с панами на собственный страх и риск. Да кроме того, находились и новые вожди: кроме Хмелецкого и Гурского, в оппозицию к Богдану встали Гладкий, Иван Нечай, Богун и многие другие видные представители старшúны. В подобных условиях капитуляция Хмельницкого, как того требовали паны, была невозможна. Народные массы все равно не подчинились бы, только навсегда отвернулись бы от потерявшего их доверие вождя. Проницательность Богдана, зоркость его политического взгляда не должны были оставить в нем сомнений на этот счет. И потому он делает решительный выбор: отказывается на этот раз окончательно от попыток достигнуть компромисса с Речью Посполитой, от «худого мира» с ней, и начинает подготовку к войне, а чтобы не найти гибели в этой войне, обращает все усилия на скорейшее соединение с Московским государством.